Между разговорами и не видали, как время прошло. Опять приволокли самовар, усадили с собой хозяина и стали вторично пить чай. За чаем завели разговор о том, каким бы образом поднять умственное и экономическое положение Корчевы.
— Вам бы каплунов подкармливать. Вон Ростов — далеко ли? — а ка́к через каплунов процвел! — предложил Глумов.
— Никак нам это невозможно, — ответил Разноцветов скромно.
— Почему же?
— Никогда наш каплун против ростовского не выйдет!
— Да отчего же, голубчик?
— Так уж… в Ростове «слово» такое знают — оттого и каплун тамошний в славе. А наш каплун — хошь ты его раскорми — все равно его никто есть не станет.
— Ах, господи!
— Вон в Кимре сапогом промышляют, — в свою очередь продолжал я, — и вы бы, на кимряков глядя…
— Тоже и насчет сапога. Местом это. Коли где ему природное место — он идет, а коли место для него не потрафило — хоть ты его тачай, хоть нет, все едино! От бога не положено, значит…
— Голубчик! да что́ же вы так уж обескураживаетесь… подбодрились бы, что ли!
— Немало бодриться пытали. И сами бодрились, и начальство бодрило. Был здесь помещик один — уж на что́ прокурат! — сахар вздумал делать… Свеклы насеял, завод выстроил. Ан, вместо свеклы-то у него выросла морковь.
— Что вы!!
— Верно докладываю. Такая, стало быть, здесь земля. Чего ждешь — она не родит, а чего не чаешь — обо́ру нет!
— Как же бы, однако, помочь вам?
— Ка́к помочь! была было помощь, да и та мимо проехала!
— Что́ же такое?
— В прошлом годе Вздошников* купец объявил: коли кто сицилиста ему предоставит — двадцать пять рублей тому человеку награды!* Ну, и наловили. В ту пору у нас всякий друг дружку ловил. Только он что́ же, мерзавец, изделал! Видит, что дело к расплате, — сейчас и на попятный: это, говорит, сицилисты ненастоящие! Так никто и не попользовался; только народу, человек, никак, с тридцать, попортили.
— А вы бы стребовали с Вздошникова-то?
— Кто с него стребует, с выжиги экого. Он нынче всем у нас орудует, и поли́цу, с исправником вместе, под нозе себе покорил.* Чуть кто супротивное слово скажет — сейчас: сицилист! Одним этим словом всех кругом окружил. Весь торг в свои руки забрал, не дает никому вздыху, да и шабаш!
— Чего же исправник-то смотрит?
— Нельзя, говорит, ничего не поделаешь… Потому человек на верной линии стоит… это Вздошников-то! Ах, кабы зна́то да ведано!
— И вы бы?
— А то как же… всякому свово́ жалко… Одно только слово, ан оно дороже сахарного завода сто́ит! Знай кричи, сицилист! — да денежки обирай! Сумели бы и мы.
Разноцветов отер пот с лица и озабоченно почесал живот.
— Вон брюхо какое вырастил… с чего бы, кажется? — сказал он уныло, — а оно, между прочим, есть просит!
— Так вы кушайте! — пошутила Фаинушка.
— То-то, что…
Он постепенно ожесточался. Взял со стола окаменелую баранку и сразу перегрыз ее пополам, точно топором рассек. И при этом показал сплошной ряд белых, крепких и ровных зубов.
— Зубы-то у вас какие! — удивилась Фаинушка.
— И зубы есть… и брюхо, и зубы… только на какой предмет?
Очищенный обиделся: ему показалось, что Разноцветов ропщет.
— Ах, Никифор Мосеич! как это вы так! Зубы от бога, а вы: на какой предмет!!
— Вот это самое я и говорю. Зубами грызть надо, а ежели зря ими щелкать — что́ толку! То же самое и насчет брюха: коли в ём корка сухая болтается — ни красы в ём, ни радости… та́к, мешок!
Разноцветов перекусил другую баранку и замолчал. Молчали и мы. Фаинушка закрыла глазки от утомления и жалась к Глумову; меняло жадно впился глазами в хозяина и, казалось, в расчете на постигшее его оголтение, обдумывал какую-то комбинацию.
— А по-моему, хозяинушко, начальство слабенько за вами присматривает, — вновь начал Очищенный, — кабы оно построже вас подтянуло, так и процветание давно бы явилось.
— И начальство у нас бывало всякое, — ответил Разноцветов, — иной начальник мерами кротости донимал, другой — строгостью. Было у нас разговору! Отчего у вас фабрик-заводов нет? отчего гостиный двор не выстроен? отчего пожарной трубы исправной нет? каланчи? мостовых? фонарей?.. Ах, варвары, мол, вы!
— Так неужто ж только на этом одном благие начинания и кончились?
— Кабы кончились! А то месяц дадут дыхнуть, и опять за свое: отчего фабрик-заводов нет? Отчего площадь немощеная стоит?.. Ах, растакие, мол, вы варвары!
Разноцветов перекусил третью баранку, опрокинул чашку, положил на дно крохотный огрызок сахара и грузно снялся со скамейки.
— Прощенья просим! За чай, за сахар! — поблагодарил он и хотел уже удалиться, как вдруг что-то вспомнил и совсем уже ожесточился.
— Да вы откелева сами-то будете? — спросил он строго.
— Из Петербурга, — ответил Глумов за всех.
— Проездом, значит?
— Нет, та́к… посмотреть захотелось… Сведения кой-какие собрать…
— Чего собирать-то?..
— Ну, вот, например, нравы… Промыслов, вы говорите, у вас нет, так, вероятно, есть нравы… Песни подблюдные, свадебные, хороводные, обычаи, сказки, предания… В иных местах вот браки «уво́дом» совершаются…
— Может, у вас об Мамелфе Тимофеевне какой-нибудь вариант есть, — пояснил я, — или вот нет ли слепенького певца…
Но Разноцветов серьезно рассматривал нас и неодобрительно качал головой.
— А пачпорты у вас есть?
«Вот оно… начинается!» — мелькнуло у меня в голове.
— Есть паспорты, — ответил Глумов.
Хозяин словно преобразился. Лицо у него сделалось суровое, голос резкий, сухой.
— То-то, — сказал он почти начальственно, — ноне с этим строго. Коли кто куда приехал, должен дело за собой объявить. А коли кто зря ездит — руки к лопаткам и в холодную!
Он ушел, а мы остались погруженные в раздумье. В самом деле, ведь мы и не подумали, что прежде всего нужно дело за собой объявить. Какое дело? Ежели объявить, что собираем статистику, — никто не поверит. Скажут: какая в Корчеве статистика? Корчева как Корчева. Фабрик-заводов нет, каланчи нет, мостовых нет, гостиного двора нет, а все остальное — обыкновенно, как в прочих местах. Да и компания слишком велика для статистики собралась. Зачем, например, попала сюда 1-й гильдии купчиха Стёгнушкина? к чему понадобился меняло?
Ежели объявить: путешествуем, только и всего — пожалуй, и еще несообразнее покажется. Спросят: для чего путешествуем? и так как мы никакого другого ответа дать не можем, кроме: путешествуем! — то и опять спросят: для чего путешествуем? И будут спрашивать дотоле, покуда мы сами не отдадим себя в руки правосудия.
Ежели сказать, что купец Парамонов, купно с купчихою Стёгнушкиной, затеяли коммерческое предприятие — опять никто не поверит. Какое может осуществиться в Корчеве предприятие? что́ в Корчеве родится? Морковь? — так и та потому только уродилась, что сеяли свеклу, а посеяли бы морковь — наверняка уродился бы хрен… Такая уж здесь сторона. Кружев не плетут, ковров не ткут, поярков не валяют, сапогов не тачают, кож не дубят, мыла не варят. В Корчеве только слезы льют да зубами щелкают. Ясно, что человеку промышленному, предприимчивому ездить сюда незачем.
Господи! хоть бы развязка поскорее! в «холодную» так в «холодную»! Сколько лет прожили, никогда в «холодной» не бывали — надо же когда-нибудь!
Положение было трагическое. К счастью, я вспомнил, что верстах в тридцати от Корчевы стоит усадьба Проплёванная, к которой я как будто имею некоторое касательство. Дремлет теперь Проплёванная, забытая, оброшенная, заглохшая, дремлет и не подозревает, что владелец ее в эту минуту сидит в Корчеве, былины собирает, подблюдные песни слушает…
— Да просто скажем, что Фаина Егоровна сторговала у меня Проплёванную! — предложил я.
Глумов подозрительно взглянул на меня. Очевидно, у него мелькнула в голове мысль, не задумал ли я, пользуясь сим случаем, сюрпризом спустить Фаинушке свою дедину и отчину? Фаинушка тоже изумилась, словно и у ней что-то закружилось в головке; а что́ касается до «нашего собственного корреспондента», то он прямо воскликнул:
— Вот так ловко!
Разумеется, я без труда оправдался, объяснив, что ни задатка, ни запродажной расписки — ничего не требую. Что, конечно, я готов продать Проплёванную всякому, кто заблагорассудит сделать из нее увеселительную резиденцию, но к насильству даже в этом случае прибегать не намерен. Выслушавши это, все успокоились и признали мой проект весьма целесообразным. Поэтому условились так: сначала мы скажем, что приехали для осмотра Проплёванной, а потом опять юркнем на пароход, как будто не сошлись в цене.
Но покуда мы толковали, снова пришел хозяин и на этот раз объявил, что нас без потери времени требуют в полицейское управление.