— Цитадель Поликрата неприступна, — сказала она. — Забудь про нее.
— Откуда ты знаешь, о чем я думаю? — спросил я с улыбкой.
— Девушки-рабыни обязаны быть внимательны по отношению к мужчинам, ибо те являются их господами.
Я улыбнулся. Рабыням и вправду приходилось проявлять особую чуткость и внимание, дабы угождать мужчинам, предугадывая их желания.
— Сейчас она наверняка носит стальные оковы и служит пирату рабыней для наслаждения, — сказала Пегги.
Мне подумалось, что это более чем вероятно.
— У тебя есть деньги, — продолжила она. — Купи себе другую девушку, чтобы она лизала твои ноги и служила твоему удовольствию.
Рабыни обычно говорят открыто и честно. Они не испытывают иллюзий и заблуждений относительно желаний мужчин, да и лицемерие среди них, в отличие от их свободных сестер, не поощряется. Надо сказать, что и мужчины Гора в такого рода вопросах совершенно чужды ханжества.
Основные различия между горианцами и мужчинами Земли заключаются в том, что мужчины Гора совершенно прямо и открыто говорят об этом. Жизнь на Горе соответствует человеческой природе, а поскольку животное начало в человеке очень сильно, его проявления здесь считаются естественными и не встречают в обществе обычного для Земли ханжеского осуждения.
Девушка приложила губы к моему уху — я услышал, как трутся одно о другое звенья цепи, — и прошептала:
— Купи для себя Пегги, господин.
— Ты правда хочешь, чтобы я купил тебя?
— На всем Горе есть только еще один мужчина, в чьей собственности я хотела бы оказаться, хотя он даже ни разу не обладал мною, — ответила девушка. — Он не замечает меня и, скорее всего, не догадывается о моем существовании. А вот я при одной лишь мысли о счастье служить ему едва не лишаюсь чувств.
Я взглянул на Пегги с интересом.
— Но я недостойна даже думать о нем, — продолжила девушка. — Кто я такая? Ничтожная земная женщина, помеченная рабским клеймом!
— Что это за мужчина? — полюбопытствовал я.
— Пожалуйста, господин, не заставляй меня произносить его имя!
— Так и быть.
Некоторое время мы лежали молча. Из-за занавеси доносился людской гомон.
Потом я спросил:
— Пегги, ты слышала что-нибудь про топаз?
— Нет, господин. Но многие считают, что он находится в Виктории.
— Жители Виктории решительно настроены не платить дань Поликрату, — заметил я.
— Да, господин, — улыбнулась девушка.
Мне подумалось, что смелым подобное решение признать можно, а вот разумным — едва ли. Такое случилось впервые за пять лет. В прошлый раз пираты из мрачной цитадели ответили на подобный отказ сожжением дюжины стоявших в порту кораблей, после чего горожане безропотно выплатили дань. С другой стороны за последние годы пираты стали все более и более зависеть от рынков Виктории, где они сбывали награбленное, и горожане, видимо, решили, что настало время избавиться от унизительной дани.
— Спасибо господину за то, что он щадит мои чувства, — промолвила Пегги.
Я улыбнулся. Она благодарила меня за то, что я не стал допытываться, чей ошейник ей так хотелось бы носить.
— Выбрось ее из головы, господин, — сказала девушка. — На рынках продается много красивых женщин. Купи себе женщину, надень на нее ошейник и с помощью плети внуши ей, кому она принадлежит. Сделай ее своей.
Я молча смотрел в низкий потолок.
— Она кажется тебе особенной потому, что происходит с Земли, или потому, что ты знал ее там?
— Не знаю, — признался я.
— Почему же ты не можешь забыть ее? Почему она тебя так волнует?
— Не знаю, — повторил я.
— Но ведь на Горе тысячи девушек с Земли, которые носят ошейники.
— Верно, — согласился я, — так оно и есть.
— Так что же тогда в ней особенного?
— Если б я знал!
— Представь себе толстую каменную стену в восемь футов высотой и в сто футов длиной и сотню прекрасных обнаженных девушек, прикованных цепями к этой стене. Разумеется, это стена рынка. В компании работорговца ты осматриваешь выставленных на продажу рабынь, причем каждая из них становится перед тобой на колени и просит купить ее. Одной из них оказывается девушка по имени Беверли, но никогда раньше ты ее не видел. Купил бы ты именно ее?
Я поднял на Пегги глаза.
— Кого из этой сотни женщин выбрал бы ты для себя? Кого ты приказал бы отвязать от стены? На чьей шее замкнул бы ты ошейник, чьи запястья сковал бы браслетами своих кандалов? Кого из них ты отвел бы в свой дом как рабыню?
— Ту, которую назвали Беверли, — ответил я.
— В таком случае, — промолвила Пегги, подавшись назад, — боюсь, что она и есть самая подходящая тебе рабыня для наслаждений.
— Она слишком утонченная, чтобы быть рабыней, — сказал я.
— Далее если это то, чего она хочет больше всего в самой глубине души? — спросила Пегги.
— Конечно, — буркнул я.
— Но что, если она рабыня, истинная рабыня по своей природе?
— Это не имеет значения.
— Но ты ведь признаешь, что женщины Гора могут быть рабынями, и относишься к ним соответственно.
— Безусловно, — ответил я, глядя на Пегги, и она покраснела. Вот уж к кому я относился именно как к рабыне!
— Так чем же тогда та женщина отличается от них? — спросила Пегги с робкой улыбкой.
— Тем, что она другая! — отрезал я.
— И ты не допускаешь ни малейшей возможности того, что на самом деле она такая же, как все?
— Нет! Не допускаю!
— Почему? — спросила Пегги.
— Тогда она была бы всего лишь рабыней, — сердито сказал я.
— Но если она по сути своей и является рабыней? Если это именно то, о чем она мечтает и к чему стремится?
— Это не имеет значения! — проворчал я.
— Неужели природа женщины, ее чувства, ее стремления действительно не имеют для тебя значения?
Я промолчал.
— Неужели, — продолжила она, — тебе никогда не хотелось увидеть ее в цепях?
— В первое же мгновение, как только я ее увидел, мне сразу захотелось надеть на нее цепи.
Пегги поцеловала меня.
— Но я не должен забивать себе голову подобными мыслями.
— Почему?
— Не знаю… но не должен.
— Природа сурова, но, по правде говоря, не столь уж ужасна, — промолвила она.
— Мне пора идти.
— Еще не настал и двенадцатый час! — воскликнула девушка, поспешно встав на колени. — Неужели Пегги глупым неосторожным словом навлекла на себя неудовольствие господина?
— Нет, — промолвил я, поглядев на нее с улыбкой.
— Стань истинным горианцем, господин.