молодой парнишка, попросту Коля, как его называли в Столешниках, ловкий на все руки, готовый всегда помочь, приехал в Москву из Рязанской губернии и был случайно найден Гиляровским в каком-то захудалом третьеразрядном трактирчике в районе Сретенки, где его приучали «к делу», заставляя мыть грязную посуду, разносить чайники с кипятком и т. д. Гиляровский ввел Морозова в круг семьи, усиленно начал таскать с собой по разнообразным газетным делам.
Светловолосый шатен с умными глазами, Морозов быстро освоился в Столешниках, которые стали для него родным домом, начал жадно поглощать книги. Он фанатически, неотступно следовал за Гиляровским, был крепко к нему привязан, выполнял его поручения и очень скоро стал числиться его «личным секретарем».
Николай Иванович Морозов быстро сдружился с членами семьи Гиляровского, особенно с дочерью писателя Надюшей, тогда гимназисткой первой женской гимназии на Страстной площади. Он стал в семье нужнейшим, необходимейшим человеком. Стремительный, точный, собранный, он выполнял самые различные поручения Владимира Алексеевича. Николай Иванович всегда был готов сделать то, что нужно было в данный момент Гиляровскому, — ехал по делам в редакции, отправлялся на окраину Москвы для расследования какого-нибудь запутанного события, помогал в беседе с неожиданно вторгшимся посетителем.
Коля Морозов всегда был готов сопровождать Гиляровского. Он никогда не спрашивал: «Куда?», а только говорил: «Я готов!» — и отправлялся с Владимиром Алексеевичем в любую поездку: в подмосковные места для изучения легендарных похождений разбойника Чуркина или для обследования мест, где пронесся страшный ураган 1904 года, на «мокрое» дело на Хитровом рынке, на репетицию в Художественный театр, на беседу с Вл. И. Немировичем-Данченко или с К. С. Станиславским.
Характерной чертой Николая Ивановича Морозова было врожденное уменье подойти к людям, завязать с ними дружеские отношения, понять наиболее определяющие стороны их характера.
Владимир Алексеевич разглядел в Николае Ивановиче Морозове литературное дарование, и тот вскоре после появления в Столешниках начал писать стихи, очерки.
Литературное дарование Морозова особенно окрепло, когда он был призван для отбывания военной службы. Впоследствии впечатления военной службы дали ему материал для целой книги. Морозов много печатался, подписываясь псевдонимом «Н. Столешников», преимущественно в периодике, и быстро стал на самостоятельные «литературные ноги». Гиляровский всячески поощрял и благословлял своего молодого друга, искренне радовался расцвету его способностей. Владимир Алексеевич горячо привязался к Николаю Ивановичу Морозову, который был ему необходим во всякое время дня и даже ночи.
Война 1914 года оторвала Морозова от Столешников, и эта разлука глубоко переживалась обоими. Морозов часто писал с фронта. Владимир Алексеевич внимательно следил за его заметками во фронтовой печати.
— Это мне лишь немного восполняет отсутствие Коли, — говорил часто Гиляровский.
Последние годы, проведенные Морозовым в Москве, около Гиляровского, были годами теснейшей близости этих людей.
В своей небольшой книжечке «Сорок лет с Гиляровским» Морозов рассказал о дружбе с Владимиром Алексеевичем.
10. Сарынь на кичку!
— Сарынь на кичку! — этим возгласом встретил в прихожей Николай Дмитриевич Телешов вышедшего на звонок Гиляровского.
— Сарынь — это наша ватага, Гиляй! А ты, как знаток Поволжья, уж обязательно на кичке или около нее, — добавил Евгений Николаевич Чириков, любивший волжские выражения и понимавший в них толк.
— Мы всей нашей ватагой почти в полном составе. Только главаря и атамана нашего нет — Горького. На берегах Невы он, торопится очередной сборник в набор сдать, — весело продолжал Телешов, входя вместе с остальными пришельцами в комнату.
Только что Федора (Шаляпина) проводили — на репетицию торопился — да к Скирмунту в книжный магазин заглянули. Полюбоваться захотелось, как сборники наши идут, как их разбирает новый покупатель.
Писатели, пришедшие с Телешовым, были в центре внимания тогдашней литературной Москвы. О них писали в литературной хронике, сообщали, над чем они работают, чем собираются радовать читателей.
— Любопытно наблюдать у Скирмунта на Тверской новых читателей. Как они с несвойственным им раньше нетерпением хватают с книжного прилавка зеленые сборники, — блестя глазами, говорил Л. Н. Андреев, одергивая полу своего изящного кафтана, в котором он щеголял, как и Шаляпин. («А на мне кафтан лучше сидит, я в нем больше себя чувствую молодым человеком», — объяснял Андреев.)
— Да, интересно наблюдать нового читателя, — заметил Степан Гаврилович Петров, подписывающийся «С. Скиталец». — Вынимает он желтенький целковый, быстро платит в кассу, берет книгу и кладет в карман. А ведь через час, разрезав страницы книги, незнакомый тебе человек будет читать твой рассказ!
— Главное, что интересно, берут книжку с прилавка, не заглядывая в ее содержание, — добавил Иван Алексеевич Бунин.
— Солидность фирмы, ничего не скажешь. Хорошо себя зарекомендовала. Значит, есть в ней что-то, что привлекает людей, — сказал Александр Серафимович Попов.
— Новая эпоха требует новых писателей, — глуховатым голосом, тряхнув неловко своей длинной, пышной шевелюрой, добавил С. Г. Скиталец. — Со всех сторон Москва стягивает писателей под державную руку Алексея Максимовича.
— Не Алексея Максимовича рука нас тянет, а Москва в кулак собирает, — заметил Гиляровский.
— Да, всех нас поднимает и расшевеливает пятый год, — произнес кто-то из пришедших. — Новая литература должна строиться и создаваться новыми писателями. Недаром весенние ветры революции так безудержно всю нашу матушку-Русь всколыхнули.
— Не напрасно к нам тянется Федор Иванович (Шаляпин). Его не только талантливость нашей ватаги привлекает. Он великолепно чувствует, что в нашей «среде» настоящим русским духом пахнет. Крепко мы все им начинены, — сказал, усаживаясь поудобнее, Телешов.
Действительно, мы ватага. Не потому, что молоды, не потому, что излишне дерзки и собрались все в Москве и Питере с широкой Волги, с Днепра и Тихого Дона. А потому, что мы рождены новым временем, новой эпохой, разбудившей от многолетней обломовщины и спячки русских людей. Медленно, конечно, мы ворочаемся. Сразу