Между тем в песнях особенно ярко запечатлены черты русского характера, каким его сложили века и, разумеется, природные условия страны. Широта и размах идут от постоянного ощущения раскинувшейся вокруг неоглядно русской равнины. Обживание ее требовало настойчивости и мужества, трудолюбия, суровость условий диктовала необходимость объединять усилия, складывала сельскую общину. А то, что трудно давалось, становилось особенно дорогим, рождало крепкую привязанность к своему месту. Непритязательная красота окоема, мягкость плавных линий открытого небосклона пленяли душу, питали поэтические ее струнки, внушали высокие мысли о гармонии мира, заставляли искать ее в духовных началах, положенных в основу отношений между людьми. Не отсюда ли задушевность, проникновенный лиризм русских народных песен? Удальство, даже ухарство, – от сознания силы и смелости, понадобившихся в единоборстве с опасностями и для утверждения жизни на тысячеверстных безлюдиях с дремучими лесами, непроходимыми болотами, лютыми зимами и весенним буйством рек…
Мы любим, когда эту песню включают в радиопрограммы. Она томит нас какими-то смутными образами давно исчезнувшей жизни, чуется в ней чем-то привлекательная, перевернутая страница прошлого, хотя нам уже почти невозможно себе представить ни проложенную по льду Волги санную дорогу, ни тонкое позвякивание колокольчика под дугой в нерушимом безмолвии зимней ночи, ни задушевной тихой беседы между затосковавшим ямщиком и седоком… Там теперь залитые огнями электростанций водохранилища, самоходные баржи, идущие по проломанным ледоколами для нужд навигации проходам, никогда не стихающий гул моторов по шоссе, на полях, в небе. Бывалый пассажир остерегается развлечь водителя разговором… Современный аттракцион – катание на тройках на ВДНХ или в парках – неспособен, разумеется, дать почувствовать те времена, когда в эти самые сани впрягали трех лошадей не для игры или баловства: троечный выезд был существенным элементом повседневной жизни, важным звеном хозяйственного уклада России.
Более всего о временах, когда жизнь рождала дорожные песни, напоминают уцелевшие названия в городах и по селам, растянувшимся вдоль старинных трактов – современных оживленных асфальтовых дорог. Промелькнет за стеклами машины у околицы поселка столбик с надписью: «Нижний Ям», «Шорники» или «Хомутово», а то въезжаешь в иной городок по непереименованной Ямской улице – и просыпаются в памяти картинки, знакомые по полотнам старых художников да из книг любимых русских писателей…
В самом центре Москвы протянулись параллельно старинной Тверской Тверские-Ямские улицы. Тут находилась ямская слобода, выезд из города – застава, возле которой на всех главных дорогах, соединявших столицу с важнейшими городами Московского государства, правительство селило справлявших государеву службу – почтовую гоньбу – ямщиков.
Тверские-Ямские застроены современными домами, и тут ничего, кроме табличек с названием улицы, не напоминает о далеком прошлом. Но есть еще в Москве уголок, облик которого воскрешает представление о московских ямских слободах, какими они были в гоголевские времена, – хотя уже тогда их называли не слободами, а частями, и ведали ими не старосты с приказчиками, а квартальные и приставы. Я имею в виду Школьную улицу, прежнюю 1-ю Рогожскую, называвшуюся когда-то еще Тележной и вобравшую в себя, вместе с соседкой своей, нынешней Тулинской, а прежде Вороньей, типичные черты московской окраинной слободы, каких насчитывалось в столице в старину – дворцовых, казенных, монастырских и владычных, ремесленных, ямских, иноземных и прочих, вместе с стрелецкими и другими сотнями, – до полутораста (в XVII веке). Рогожская ямская слобода – одна из них и единственная, где планировка дошла до нашего времени почти такой, какой она сложилась в исходе XVI века, когда Борис Годунов поселил здесь государевых ямщиков, обслуживавших дороги на Нижний Новгород, Казань и Владимир. Здесь, в лесах, окружавших Спасо-Андроников монастырь, образовалась развилка – от Владимирской дороги отходил древний путь на Коломну и позднее учредилась застава, переименованная в наше время в заставу Ильича.
Рогожская ямская слобода
Разумеется, от построек Рогожской слободы XVI века ничего не осталось: слобода развивалась, росла, дворы перестраивались и перекраивались владения, дома горели, переходили из рук в руки, возникали кустарные предприятия, исподволь менялись занятия слобожан. Однако основная планировка района возле Спасо-Андроникова монастыря, расположение улиц и площадей остались прежними. Теперешние Школьная и Тулинская улицы выглядят примерно так, как их отстроили после пожара 1792 года, не пощадившего ни одного двора. Что было до него возведено в дереве, восстановилось в камне, с сохранением традиционного плана и характера застройки: тут по обеим сторонам нарочито широких улиц – чтобы могли свободно разъехаться две тройки! – впритык друг к другу стоят двухэтажные, крепкой кладки, дома. У каждого посередине – темный провал арочного проема – ворота для проезда во двор, где размещались конюшни, сенной сарай, коновязи и навесы.
Школьная и Тулинская улицы
Таковы непредвидимые пути развития города: в районе двух названных улиц и прилегающих к ним смежных, в соседних переулках во второй половине XIX века не было воздвигнуто ни одного многоэтажного дома! В годы, когда особенно бурно расстраивалась Москва промышленников и коммерсантов, не разрослись здесь местные скромные фабричонки и заводики. Рогожских улиц не коснулись и современные планы типовой застройки, получившие нарицательное название Черемушек.
И естественно, что столичной общественности захотелось сохранить неприкосновенным подлинный исторический облик района, переносящий в обстановку жизни вековой давности. Был разработан проект превращения этих улиц в музей на открытом воздухе, объект для туристов, начинающих отсюда знакомство со знаменитым «Золотым кольцом». На Вороньей (Тулинской) и особенно на 1-й Рогожской (Школьной) видишь не искаженные позднейшими перестройками фасады домов с окнами, откуда некогда выглядывали на улицу их хозяева и жильцы: кто поджидал возвращения главы семьи, кого привлек гром и звон лихой курьерской тройки…
Рогожская слобода оставалась ямской – то есть жители ее занимались преимущественно ямским промыслом, гоняли почту, содержали заезжие дворы для проезжающих, кузницы и тележные мастерские, шорные заведения, торговали лошадьми, сеном, повозками и сбруей – лишь до шестидесятых годов прошлого столетия. С постройкой Нижегородской железной дороги стали быстро меняться лицо и быт слободы, обычаи и нравы которой так резко отличались от всей Москвы. Ее населяли до этого, помимо ямщиков, осевшие здесь спокон веку купцы и мещане, большинство которых принадлежало «древлеправославной вере» – то есть отпавшие от православия раскольники. Именно здесь после чумы 1771 года открылось Рогожское кладбище, сделавшееся главным оплотом старообрядчества.
Уместно упомянуть, что большинство денежных тузов дореформенной России принадлежало «старой вере». Они не скупились на пожертвования для постройки и украшения староверческих храмов. На Рогожском кладбище – участке в квадратную версту, обнесенном каменной оградой, были воздвигнуты богадельня и великолепные церкви. В них составилось ценнейшее собрание древних старопечатных книг, какие богатые купцы повсюду ревностно разыскивали, скупали и жертвовали библиотеке Рогожского кладбища.
По мере того как продвигалась постройка железной дороги и она стала принимать на себя поток грузов и пассажиров, замирало движение по Владимирскому и Рязанскому трактам, отпадала надобность в ямской гоньбе. Слободу стали заселять пришлые люди. По образному выражению коренного рогожского жителя П. И. Богатырева, оставившего любопытные записки о своем времени – от середины до девяностых годов XIX века: «Европа ворвалась к нам… с первым паровозным свистком, словно хлестнула огненной вожжой, и азиатская Рогожская пала. Угадав чутьем новое, она бросилась к нему со всех ног, отрешившись в массе от старого».
Так представлялось современнику. На самом деле лицо исторически сложившегося городского района меняется исподволь, и по прошествии времени это «бросание со всех ног» за новым выглядит все же процессом медленным, при котором место нововведениям уступается туго. Мы, живущие в век бурных, почти стихийных преобразований во всех областях жизни, вызванных неимоверно возросшей технической вооруженностью человечества, особенно ясно видим, как постепенно менялась прежде жизнь.
Вот и до нашего времени сохранился городской пейзаж дореформенного времени, когда на стогнах Рогожской слободы еще безраздельно владычествовала старая Московская Русь. И мне хочется, прежде чем перейти к более близкому времени, рассказать о некоторых чертах жизни Рогожских улиц, стершихся под натиском новых веяний и смены эпох, воспользовавшись воспоминаниями того же П.И. Богатырева.