Читать интересную книгу Президент Московии: Невероятная история в четырех частях - Александр Яблонский

Драбков его сильно не озадачил, с ним он просто поиграл в поддавки. Для начала он не узнал некоронованного властителя медийной империи. Николай Павлович предстал перед ним с гладко выбритым лицом, что было ожидаемо, но вместо болезненно прозрачной белизны той части лицевой поверхности, которая долгое время пребывала под гнетом лопатообразной староверческой бороды, Олег Николаевич увидел хорошо прогретую солнцем слегка дубленую кожу жителя Южного Крыма или Северной Корсики – «Господи, когда он успел?!»… Драбков был убедителен, проницателен, доброжелателен и принципиален. Он принципиально поддерживал Претендента, находя его программу оптимальной в нынешних непростых условиях, и Чернышев ему старательно верил. Драбков очень тонко и не без сокрытого юмора и самоиронии намекал на свои скромные заслуги в деле построения успехов Чернышева, и Чернышев, выразительно подняв брови, кивал – с пониманием и плохо скрываемой благодарностью. Драбков впроброс заметил, что нельзя забывать и о заслугах ныне действующего Лидера Наций, и Чернышев вздымал ручонки: «Как же иначе!»… Короче, побеседовали.

С Формальным Лидером правящей партии было сложнее, двухходовкой было не отделаться. Первая встреча состоялась в «Ритц– Карлтон», куда спикер, снова севший в свое кресло после перерыва в шесть лет, случайно приковылял: «Захотел, видимо, невзначай взглянуть, конспиратор хренов», – но Чернышев незамедлительно пластунские поползновения первого едино-неделима пресек: «Будешь работать со мной?» – громогласно на весь конференц-холл провозгласил он свой бесхитростный вопрос. На «ты» Чернышев ни с кем никогда не общался. Сейчас же ему было необходимо, с одной стороны, сразу же показать место надутому от важности, сосредоточенному идиоту спикеру: кто в доме хозяин, а точнее – кто барин, а кто лакей, с другой же, дать надежду на панибратство с новым хозяином, панибратство, которым так дорожил этот рожденный в рабстве спикер Великого Вече. Едино-неделим растерянно вздрогнул, но руку протянул: «Мы открыты для…» – «Ну и ладненько», – перебил Чернышев. С этим индюком надо решать через Хорькова.

Хорьков выждал ровно девять дней. Разговор был конкретный:

– Что вы лично хотите, уважаемый Всеволод Асламбекович?

– Если честно, как минимум остаться на той же позиции.

– То есть замглавы Администрации?

– Как минимум.

– Максимум?

– Стать главой Администрации… И убрать из штатного расписания должность замглавы.

– Понимаю. Вся администрация в ваших руках. Возражений и препятствий нет. – «“Важнейший способ сдержать слово…” – здесь я сдержу слово, но не думаю, что ты, дружок, останешься на той же позиции». – Что дальше, Всеволод Асламбекович?

– То есть?

– Ваша должность – это деньги вечером. Стулья утром – согласен. Но что это за стулья?

– Вече снимает временные ограничения проживания…

– Нет, извините, это не стулья, это – предоплата. Без снятия этих ограничений любые разговоры бессмысленны. Нет, стулья – это управляемое Вече, пока я, то есть мы с вами не сформируем новое, которое в свою очередь… впрочем, это не важно, это – next step.

– То есть вы становитесь полновластным хозяином…

– А вы как полагали?

– Я полагаю, что, учитывая негативы прошлого, то есть нынешнего правления, нужна система противовесов, разделение властей, как это называется у вас на Западе.

– Но мы не на Западе, мы нынче на Востоке, глубоком, древнем Востоке. Согласитесь, дражайший господин Хорьков.

– Соглашаюсь… Ну, что же, Вече так Вече. Но я здесь представляю не только собственные интересы, как вы понимаете, дражайший господин Чернышев. О себе я так, попутно. Главное: судьба нынешнего президента. От того, как вы решите этот вопрос, зависит решение всех остальных. Это – реальная предоплата.

– А вы какой видите судьбу Лидера Наций?

– Извините, но мне кажется не важным, что думаю я. Сейчас важно, что думает, вернее, хочет он, и как вы к этому отнесетесь.

– И…

– Вы – Президент, он – премьер-министр.

– Ну, это вы уже проходили.

– Проходили, но с другими игроками. И в другой обстановке, и в другой стране, и я был тогда другой, и многое…

– Понимаю… Я соглашаюсь – лишь бы поцарствовать, – вы меняете конституцию: возникает парламентская республика, всё остается по-старому… Зачем тогда огород городить. «Поцарствовать» я не собираюсь, не хочу и не буду. И вы должны это понимать. Так же как и то, что по-старому уже невозможно.

– Понимаю…

– Тогда в чем смысл всей этой затеи? Зачем вы здесь?

– А затем, уважаемый Олег Николаевич, чтобы сказать одну простую вещь. По-старому – невозможно. Но и просто отсечь нынешнего Лидера и трудно, и чревато. И даже не столько потому, что он не хочет, не может остаться без власти – он не представляет своей жизни без нее, не столько потому, что он боится, а он боится смертельно, сколько потому, что очень многие боятся, смертельно боятся его ухода, – «и ты в том числе, сука», – подумал Чернышев. – Ему не дадут так просто уйти, слишком много на нем завязано, слишком много висит… Отсекать его – себе дороже. Но и менять конституцию никто не будет, это я гарантирую, да и он не захочет – не дурак, понимает, что сегодня большинство Вече за него, завтра – бабушка надвое сказала, а послезавтра – выборы, и попрут за вами, он свою публику знает… это же бараны… Просто он надеется, он свято верит, что переиграет вас. Он думает, что все инструменты для выигрыша у него в кармане. Ан нет… Повторю: и время другое, и инструменты давно сгнили, и он другой, и такого, как вы, у нас в Кремле давно не было. Играйте! Выигрывайте! У вас есть шанс. Тогда история страны может хоть чуть-чуть развернуться. Я вас поддержу.

– Благодарю (как же, ты поддержишь). – Я подумаю.

Чернышев так же верил Хорькову, как и Хорьков ему, и оба понимали цену этому доверию. Однако пока что их устремления совпадали, хотя Чернышев не догадывался об истинных жизненных целях Всеволода Асламбековича.

* * *

«Михаил Глинка. Ноктюрн “Разлука”. Исполняет ученик 5-го “А” класса Павлик Сучин». Вера Шкотникова поклонилась так глубоко и выразительно – за двоих, что Павлику можно было и не кланяться. Он и не поклонился, за что ему дома немного попало. Мама сказала, что это невежливо, не поприветствовать и не поблагодарить публику, которая пришла послушать его – Павлика, и встретила его аплодисментами. Вышел, как истукан, сел и… Павлик перебил маму: публика пришла не его слушать, а на танцы. На концерт всех согнали. Потому что торжественная часть и концерт – это обязаловка школьного вечера. Но все-то ждут танцев. На что папа сказал, что, во-первых, «обязаловка» – это для разгильдяев, а для нормальных школьников и торжественная часть, и концерт школьной самодеятельности вещи такие же необходимые, как и танцы. Нельзя всю жизнь протанцевать, есть ещё долг, дисциплина, распорядок. Во-вторых, мама всегда права, надо не спорить с ней, а слушать. В-третьих, то, что ты не любишь кланяться, общеизвестно, но нельзя делать только то, что тебе нравится. Надо учиться перебарывать себя. В-четвертых… в-четвертых, играл ты хорошо, и это самое главное. Голос у папы был низкий, рокочущий, говорил он медленно, веско, но не страшно. И всегда, в конце концов, защищал Павлика. Почему все боялись папу, Павлик не понимал. А боялись его все. Даже учителя долгое время избегали ставить ему плохие отметки (хотя, как правило, Павлик учился на «хорошо» и «отлично»). В итоге папа пошел в школу и попросил директора относиться к его сыну так же, как и ко всем остальным. Папа наверняка именно попросил, но после этой просьбы директор стал смотреть на Павлика какими-то испуганными, даже заискивающими глазами.

Играл на рояле Павлик, действительно, хорошо. Он любил музыку и, как говорила его учительница в районной музыкальной школе, чувствовал ее. Одно время он даже мечтал стать музыкантом. Но папа мягко, но грозно сказал – отрезал: не мужское дело, подумай о настоящей специальности.

Каждый раз, когда выступал Павлик, а его заставляли играть на каждом школьном вечере, даже на вечерах старшеклассников, куда малышню не пускали, хотя она пыталась прорваться сквозь кордоны дежурных десятиклассников, – каждый раз нетерпеливо гудящий зал затихал, когда Павлик начинал свое выступление. Даже педагоги удивлялись – никого не слушают: ни директора, ни стихи Маяковского, ни исполнение школьным вокально-инструментальным ансамблем песен Пахмутовой, ни сценки юмора, разыгрываемые участниками театрального кружка, – никого, а Павлика слушают. В тишине. «Талант, наверное», – догадался как-то Николай Евстигнеевич – учитель физкультуры. С тех пор все стали считать Павлика талантом в музыке. В тот вечер на общешкольном концерте в притихшем зале где-то на краю последнего ряда примостилась худенькая курносенькая девочка из параллельного класса, которую звали Рита – его будущая жена.