После урока Татьяна Николаевна отозвала ее. «Это твой поклонник? Слышала, слышала… Ну и ты – что?» – «Не знаю…» – «Запомни. Любое сомнение решается в пользу сомнения». – «Понимаю… Вам он не глянулся». – «Не мне с ним жить. Но он из тех, кто после женитьбы сразу изменится. Думаю, тебе придется попрощаться с балетом. А жаль…» – «Это – никогда». – «Загляни поглубже в его глаза. Я наблюдала, как он на тебя смотрел…»
Как в воду глядела Татьяна Николаевна.
Кортеж, не сбавляя скорости, нырнул в полуразрушенный сарай. Это был въезд в секретный президентский тоннель. Зарницы огней машин сопровождения затопили давящее своей замкнутостью пространство бетонного схрона. Металлический голос сообщил: «Прибытие через семь минут». Первая леди откинулась, вытянула свои длинные, по-прежнему сильные жилистые ноги, наслаждаясь последними минутами покоя, одиночества, лимузинной свободы. «Он весь закомплексован, и он будет свои комплексы компенсировать. Прежде всего, на тебе… Это неизбежно». Умница была Николавна, ничего не скажешь. Как без нее плохо! Первая леди опять окунулась в воспоминания о чудной жизни далеко ушедшего прошлого. Как радовалась каждая клеточка ее тела, когда она только подходила к зданию на «Зодчего Росси», предвкушая первое плие , затем тандю, жэте, фондю, рон де жамб… С пяти лет это монотонно завораживающее действо пленило ее душу и тело. Оно стало необходимым, единственно возможным способом существования, и, казалось, без этого ежедневного подвижничества она не сможет жить, задохнется, как задыхается рыба, извлеченная из родной стихии. Говорят, балет – это изматывающий, изнурительный труд. Да, не легко. Но это, прежде всего, настоящее, всепоглощающее счастье. Ни с чем не сравнимая радость труда. И результатов этого труда. А поклонники – знающие, тонко чувствующие каждый нюанс и… влюбленные – самозабвенно, жертвенно, безоглядно. Впрочем, это – вторично… Вот Китри она так и не станцевала. Генеральная была назначена через десять дней после той парашютной вышки.
Машины вынырнули из-под земли и плавно подплыли к «Венецианскому палаццо». Ко всему привыкаешь. Тем более, что хныкать нечего. Всё сложилось не так уж и плохо. Благоверный не достает. Челядь вышколена. Стучат, но стучать-то и не на что. Не подойди она тогда к рыженькому курсантику, имела бы она сейчас свой палаццо, по собственным задумкам и капризам построенный? Вот ее Наталья: и в Мариинке все перетанцевала, и в Гранд-Опера, и в «Нью-Йорк сити балет», а живет в квартире на Манхэттене и о собственных виллах не мечтает. И главное, кто о ней сейчас помнит, кроме профессионалов, кто от нее зависит, кем и чем она повелевает… Правда, Китри Наталья станцевала. Хуже, чем могла бы это сделать она…
Первая леди надела доброжелательную, но снисходительную (без высокомерия) улыбку и выпростала ноги в открытую лакеем дверь лимузина. Всё не так плохо, господа. Бывает и хуже. Одно было непонятно, а стало быть, и тревожно: чем всё это закончится. Ведь закончится, но как?..
* * *
«Самые разные партии возлагали на него надежды, и он ими всеми пользовался, – и всех обманывал и обманул. Это колоссальное недоразумение, царившее в его пестром тайном окружении, как волна, несла его к власти». Наполеон, конечно, прав. Ввязавшись в сражение, надо его выигрывать. Любые обходные маневры, неожиданные диверсии, фальшивые отступления и дерзкие провокации уместны и необходимы. Но здесь, главное, не заиграться, вовремя вынырнуть из водоворота этих противных его – Чернышева – характеру и существу интриг. «Важнейший способ сдержать слово – не давать его» – это тоже Наполеон. И теперь нужно совместить эти два, казалось бы, противоположных принципа.
С коммунистами было просто. Баш на баш. Вы выдвигаете своего кандидата, который в решающий момент снимает свою кандидатуру в пользу Чернышева. За это – вицепремьерство в новом правительстве, курирующее социальную сферу. Пусть попробуют на практике применить свою демагогию. Тем более что правительство ничего не решает. Зампредседателя Компартии Московии, ведший переговоры с Олегом Николаевичем, это прекрасно понимал, но это его устраивало, как и всю верхушку Новых Большевиков: никаких решений, никакой ответственности, но пропагандистский эффект налицо – вот чего можно добиться объединенными усилиями пролетарьята и трудового крестьянства – завоевываем правительство. С Новыми Легальными Правыми было ещё проще: никаких обещаний со стороны Потенциального Претендента, кроме согласия допустить в Вече на пять депутатов больше в обмен на безоговорочную поддержку по всем. Новым Легальным хотелось бы освободить Сидельца и иже с ним, но это совпадало с желанием, не ясно, каким образом осуществимым, самого Чернышева. Впрочем, Правые и не больно настаивали. Были у Легальных Правых неплохие идеи в хозяйственной и экономической сферах, понимание необходимости слома всей проржавевшей политической конструкции, но все эти и другие здравые теоретические суждения нивелировались или опровергались практикой их добровольного и активного сотрудничества с режимом. С либерал-радикалами и их бесноватым фюрером он вообще отказался встречаться, так и сказал: «Я брезглив!». С кем бы Чернышев пообщался, так это с Мещерским. И даже не потому, что самый активный, молодой и на глазах растущий электорат находился под влиянием князя Димитрия Александровича, хотя и поэтому тоже. Просто Мещерский был привлекателен своими оригинальными взглядами, относительно незапятнанной репутацией, видимой отстраненностью от власти. Однако Димитрий Александрович, при мимолетных встречах почтительно раскланиваясь с Олегом Николаевичем, желания более тесного общения не выказывал – присматривался, так и Бог с ним. Время терпит, каждый фрукт должен созреть, потом сам упадет.
Зато всякая шушера не давала покоя. Известный в прошлом – и заслуженно известный – кинорежиссер и патриот, из числа руконеподаваемых, всё рвался лично облобызать спасителя Отечества, пригласить на легкую трапезу в свои вотчины и заодно поведать о творческих планах, а планы были раблезианские – от экранизации «Слова о полку Игореве» в стиле гранд-фэнтези до «Дяди Степы» в трех сериях. «Чтобы духа этого облезлого кота не было», – распорядился Чернышев, и представитель древнего рода словно испарился. Хорошо работали в McLeod & Brothers! Также были выброшены из списка кандидатов на встречу с Потенциальным Претендентом многие представители второй древнейшей профессии, отличавшиеся, по мнению Чернышева, не только запредельным холуйством – этим отличались все журналисты, аналитики, политологи, допущенные на центральные государственные каналы, коих было 67 штук, – но ещё легко диагностируемыми признаками агрессивного слабоумия, органично синтезированными с примитивной демагогией и абсолютной безграмотностью. Эти признаки проявлялись либо в истеричной взвинченности с разбрызгиванием слюны и поросячьим взвизгиванием, в прыжках из камеры и опять в камеру, в остекленевших от ужаса и восторга глазах говорящей головы, отягощенной бредовым и галлюцинациозным сознанием, талдычащей о еврейском фашизме, сакральном присутствии России в Святых землях и мировой закулисе, в трясущихся бороденках обезумевших профессоров, убеждающих народонаселение страны, что человек, не ненавидящий Америку, которая будет разрушена и раздавлена, не есть человек. Мало ли городских сумасшедших… Однако… Однако населению по сердцу эти клоунады, где беснующиеся пещерные мракобесы, пропитанные лютой ксенофобией, с одной стороны, и внешне благообразные, «объективные», интеллигентные оппоненты – утомленные Кассандры местного розлива или небритые знатоки российской истории – лукавящие и лгущие демагоги, с другой, разыгрывают перед оболваненным и отупевшим от беспрерывного вранья обывателем свои наперсточные баталии. Разыгрывают тупо, примитивно, удушающе однообразно. Этим наперсточникам внимают, за них голосуют. Отторгая их, не наживаешь ли себе врагов, друг мой Чернышев? Эти мыслишки проскальзывали иногда в голове Олега Николаевича, но он их моментально сливал в механизированный отстойник. Да и сам он – Потенциальный Претендент – не использовал ли, пусть не всегда осознанно, в своих мюнхгаузеновских задумках услуги самых беспринципных и оголтелых певцов любого правящего режима?.. Telle est la vie, как говорят французы. Так-то так, но это же гнусь, вонючая гнусь. Хотя те же лягушатники уверены: À la guerre comme à la guerre. Ввязавшись в бой, надо его выигрывать.
Драбков его сильно не озадачил, с ним он просто поиграл в поддавки. Для начала он не узнал некоронованного властителя медийной империи. Николай Павлович предстал перед ним с гладко выбритым лицом, что было ожидаемо, но вместо болезненно прозрачной белизны той части лицевой поверхности, которая долгое время пребывала под гнетом лопатообразной староверческой бороды, Олег Николаевич увидел хорошо прогретую солнцем слегка дубленую кожу жителя Южного Крыма или Северной Корсики – «Господи, когда он успел?!»… Драбков был убедителен, проницателен, доброжелателен и принципиален. Он принципиально поддерживал Претендента, находя его программу оптимальной в нынешних непростых условиях, и Чернышев ему старательно верил. Драбков очень тонко и не без сокрытого юмора и самоиронии намекал на свои скромные заслуги в деле построения успехов Чернышева, и Чернышев, выразительно подняв брови, кивал – с пониманием и плохо скрываемой благодарностью. Драбков впроброс заметил, что нельзя забывать и о заслугах ныне действующего Лидера Наций, и Чернышев вздымал ручонки: «Как же иначе!»… Короче, побеседовали.