знал, что трантки прилетели, чтобы успешно выйти замуж для укрепления отношений между двумя странами, чтобы показать и новой родине, и старой, что по обе стороны границы живут те же самые люди. Но сейчас ощутил неудовольствие от этой мысли, слова Иданы о замужестве неприятно царапнули.
— Нет, — вздохнула Ида и села на соседний стул, плечом к плечу с Мараном.
…Царапнули — и отступили, а недовольство сменилось удовлетворением. — Я понимаю, что надо выбирать, потому что я здесь за этим. И замуж мне хочется. Но, знаешь, хочется… вот так, чтобы сразу как у родителей, причём — сейчас, а не в молодости. Понятно, что сразу так хорошо не будет, и непременно начнутся сложности… — рассуждая, она аккуратно взяла пинцетом заготовку из тонкой медной фольги, над которыми корпел с утра Маран, и почти бездумно, машинально принялась напитывать магией и менять структуру материала. Фольга на пинцете потекла, меняя форму и очертания, кончик «прилип» к нужному месту на скелете. Прижав тонким щупом, Ида дотянула второй до ответной точки. — Как это ни странно, самая большая проблема в том, что есть выбор. Если бы выбрал кто-то другой, было бы гораздо проще. Ну или если бы мне хоть кто-то из них сразу приглянулся, а не вот так. Они все почему-то кажутся одинаковыми. Глупость, да? — она обернулась к соседу, только теперь заметив, что он отложил инструменты и пристально смотрит на неё. — Ты чего?..
Вопрос остался без ответа. Длинные пальцы мужчины, оказавшиеся неожиданно сильными и твёрдыми, мягко перехватили её кисти, забрали и отложили щуп и пинцет — спокойно, деловито, без спешки.
Идана не сопротивлялась. Она уже не помнила, о чём только что говорила, и не замечала, что именно он делает: безо всякой магии его взгляд зачаровывал и совершенно лишал воли. Пристальный, глубокий, бархатный, обещающий и зовущий…
Колдовство не рассеялось, а только окрепло, когда ладонь мужчины легла ей на талию. За время их знакомства это прикосновение стало привычным и совсем не смущало, потому что обычно не несло никакого чувственного подтекста. Придержать, подвинуть — ему проще было сделать так, чем объяснять
Обычно. А сейчас вторая его рука мягко легла на шею сбоку, скользнула назад и вверх, к затылку, крепко обхватила. Пару мгновений Ида неловко держала выпущенные на свободу руки перед собой, не сообразив вот так с ходу, куда их деть.
Мысли, даже простые, вообще сейчас возникали неохотно и не задерживались. Да какие могут быть мысли, когда его глаза — тёмный, гибельный омут — так близко и глядят так пристально, что сердце в ответ то ли замерло вовсе, то ли колотится где-то в горле мелко-мелко, быстро-быстро.
А потом он поцеловал — настойчиво, уверенно, жарко, — и мыслей не осталось вовсе. Зато сразу нашлось, куда применить руки: ими оказалось очень удобно обнимать твёрдые плечи.
В отличие от Иды, для которой поцелуй оказался неожиданностью, Маран прекрасно сознавал, что делает. Он сразу понял, что его неудовольствие — это ревность. Было неприятно слушать, как эта девушка рассуждает о других мужчинах. Хотелось — и это, пожалуй, было самое сильное желание с момента осознания себя в новом мире, — заставить её не просто замолчать, а перестать думать о ком-то ещё.
Марану вполне хватило времени, чтобы со всех сторон рассмотреть это своё желание, взвесить и оценить. Его можно было волевым усилием отодвинуть, запретить, перестать воспринимать очаровательную трантку как женщину.
Можно было. Если бы он сумел ответить себе на простой вопрос: зачем?
Терпеть боль, смирять ярость и жажду, не испытывать страха. Он всё это умел, а сейчас его вела именно жажда. Вот только цели всего этого больше не существовало, он так и не сумел её вспомнить. А без неё не было никакого смысла лишать себя удовольствия.
Ида ответила на поцелуй охотно и сразу, пусть не очень умело, но пылко, и Маран окончательно отбросил сомнения. Да, нечестно и совсем неблагородно отвлекать девушку от разумных планов на будущее, тем более когда у самого тех планов — на два дня вперёд, и женитьба среди них точно не значится.
Но ему совсем не нравилось слушать эти её здравые рассуждения, и совесть его не мучила. Ни в этот момент, ни тем более чуть позже, когда он потянул Иду себе на колени: так целоваться было удобнее. А ещё можно было вытащить шпильки и аккуратно закопаться пальцами в мягкие кудряшки, пышной волной рассыпавшиеся во плечам.
Ощущения оказались полузабытыми, но — безусловно приятными. Стройное женское тело в объятьях, тонкий цветочный запах кожи, губы — нежные, тёплые, послушные. От её податливости, от терпкого вкуса поцелуя и неуверенных ласкающих прикосновений — по шее, по плечам сквозь одежду, — Марана захлестнуло тёмной, душной волной желания. Много ли надо, чтобы стащить с неё эти штаны? Стол высокий и удобный, и это…
«Это будет ошибкой», — резко осадил он самого себя.
В той, прошлой жизни с женщинами тоже всё было гораздо проще. Они были вокруг и были доступны по щелчку пальцев. Его боялись, им восхищались, его хотели, и этого хватало, а о чём-то более серьёзном он никогда не задумывался. Он жил другим и ради другого, не влюблялся и не любил, и семья для него была больше средоточием рассудочных интересов, чем близкими и родными людьми. Он вообще никогда не задумывался о том, чтобы обзавестись какими-то близкими людьми. Зачем они нужны? Азарт охоты, уютная тишина лаборатории, вкусная еда, удобная одежда, доступные женщины — больше его ничто и не интересовало.
Сейчас… Те годы и те куски воспоминаний, которые выпали из его жизни, явно были наполнены чем-то другим. Потому что сейчас, оглядываясь назад, Маран вполне сознательно не стремился возвращаться к прежней жизни. Не потому, что теперь законы были строже, не из-за данного Владыке обещания убивать только в порядке самозащиты и не из жалости к незнакомым людям.
Он всем существом ощущал, что та жизнь — она закончилась. Сама и давно, ещё тогда. Перевёрнутая страница, как вороватое полуголодное детство, как продажа в ученичество к старому наёмнику. Как знакомство с тогдашним главой семьи Чёрного Меча и заключение с ним контракта, одним из условий которого было вхождение в семью на правах признанного бастарда этого самого главы. Редкая удача для того, кто от рождения не имел ничего, кроме данного в храме имени: фамилия уличному отребью не полагалась. Уже много позже Маран случайно выяснил, что это не было обманом, в нём действительно почувствовали родную кровь, но к тому моменту это уже