государственной политики, но и просто берет на себя выполнение некоторых государственных функций. И не всегда это было столь плодотворным, как в случае с грамотностью и книжностью.
В Византии взаимоотношения власти и церкви строились на принципе «симфонии», сформулированном в vi в. в кодексе Юстиниана. Церковь и государство, священство (sacerdotium) и власть императора (imperium) рассматривались как две части единого организма. Император Иоанн Цимисхий говорил: «Я признаю две власти: священническую и императорскую. Творец вверил первой заботу о душе, а второй – попечение о людских телах. Пусть ни одна из властей не подвергается нападкам, дабы мир мог процветать». Такова была теория, а практика ее нередко корректировала в сторону безусловного приоритета императорской власти. Например, один из византийских архиепископов xiii в. писал: «Император есть мерило в отношении церковной иерархии, законодатель для жизни и поведения священников, его ведению подлежат споры епископов и клириков и право замещения вакантных должностей». Надо сказать, что эта древняя традиция идет от римского императора Константина Великого, сделавшего христианство государственной религией, созвавшего в 325 г. первый Вселенский церковный собор в Никее и постоянно вмешивавшегося в богословские споры и церковные дела (крещение он принял только накануне смерти). Недаром продолжавшуюся вплоть до xx в. эпоху в истории церкви, когда политическая власть осуществляла свои цели, опираясь на христианство как государственную религию, принято называть «константиновской». Критики теократии говорят о «пленении» церкви государством, о том, что императоры приковали церковь к своей колеснице, что в итоге привело к религиозно-политическому диктату, к «христианским» гонениям против инакомыслящих. Благостная в теории, на практике идея «симфонии» государственной религии была попыткой «воцерковления» языческой по сути монархии, в основе своей противоречившей постулатам Нового Завета.
Русь вместе с православием восприяла от Византии и ее церковно-политические концепции. Каноническая норма «симфонии» священства и царства была представлена уже в Кормчей книге, то есть в сборнике церковного законодательства (по-гречески – Номоканон) xii в., а в 1551 г. включена в постановления Стоглавого собора (причем повторена в нем дважды). Греческое понятие «симфонии» в первом случае переведено как «совещание», во втором – «согласие», то есть гармоническое взаимодействие между государственной властью и церковной иерархией. Практика, как обычно, корректировала благие намерения.
В начале киевского христианства мы видим, может быть, лучший вариант такого взаимодействия. Владимир уделял большое внимание тому, что мы бы сейчас назвали социальными аспектами христианства (и с чем так плохо обстоит дело сегодня). Он не только основывал школы, но и раздавал пищу голодным, поддерживал немощных. В Киеве x в. им была создана своеобразная система «социального обеспечения». Его примеру пытались следовать другие князья. Владимир Мономах в своем знаменитом «Поучении» наставлял сыновей: «Всего же более сирых не забывайте, насколько можете, по силе кормите, подавайте, сироту и вдовицу защищайте сами и не давайте сильным погубить человека». Владимир также глубоко воспринял христианские требования милосердия и, когда вводил в Киеве византийское право, настаивал на смягчении его наиболее жестоких черт (наказаний в виде смертной казни, пыток, увечья).
Основанный в xi в. Киево-Печерский монастырь в лице его знаменитых настоятелей преп. Антония, преп. Феодосия, многих монахов продолжал эту «социальную» линию. Все они воплощали идеалы «умаления», служения ближним через помощь беднякам, наставление буйных князей, личную аскезу. Киево-Печерский патерик содержит, например, рассказ о «черноризце» (то есть монахе) Прохоре, который во время голода раздавал хлеб и соль, в то время как киевский князь солью, наоборот, спекулировал.
В отношениях церкви и государства в это время «симфония» действует под знаком влияния первой. Так, церковный устав Владимира Святославича значительно расширяет по сравнению с византийскими уставами сферу церковного суда, к которому переходят все семейные дела, чтобы церковь могла успешнее воздействовать на общественную жизнь. Еще важнее постоянная в xi – начале xii в. практика принятия князьями наставления и руководства от церковных иерархов.
Но с началом удельного дробления начинается и постепенное затемнение «симфонии». Андрей Боголюбский в 1156 г., не поладив с ростовским епископом Нестором, выгоняет его, а через несколько лет и его преемника Леона (по словам летописи, «хотя самовластец быти всеи Суждальскои земли»). В 1162 г., пытаясь сделать из Владимира «новый Киев», он просит константинопольского патриарха Луку Хрисоверга основать там митрополию и предлагает своего кандидата на этот пост, мотивируя просьбу тем, что он выстроил многие храмы и даже кафедральный Успенский собор. Патриарх хвалит его за ревность к делам благочестия, но отказывает в просьбе и строго напоминает, что не дело князя влиять на поставление епископов: «…начнеши гонити сего Богом ти данного святителя и учителя… а ведомо ти буди, благословеный сыну, то аще всего мира исполниши церкви, и грады… гониши же епископа… то не церкви, то хлеви…» Но суровое предупреждение о том, что стремление князей подчинить себе церковь превращает «храмы в хлевы», то есть обесценивает их, кажется, не было услышано. Брат Мономаха Ростислав убивает инока Григория за обличение, а великий князь киевский Святополк тоже за обличение мучил печерского игумена Иоанна.
С монгольскими завоеваниями начинается новый период церковно-государственной «симфонии», продолжавшийся до падения Византии в 1453 г. С началом «собирания земель русских» Москвой церковь соединяет свою власть и авторитет с линией московских князей, что закрепил переезд митрополита Петра в 1326 г. из Владимира в Москву (позднее была перенесена и митрополичья кафедра). «Но, соединив свою судьбу с одной линией, всячески поддерживая ее, – отмечал протоиерей Александр Шмеман, один из самых авторитетных современных православных богословов, – Церковь незаметно сама оказалась во власти этой линии, поставила себя ей на службу, перестала быть «совестью» государства, чтобы превратиться постепенно в опору и почти инструмент Московского «империализма». Московские князья нередко бесцеремонно вмешиваются в церковные дела, нарушая все предписания и каноны. Так, Дмитрий Донской пытается сделать митрополитом угодного себе архимандрита Митяя и заключает в тюрьму епископа Дионисия, отказавшегося благословляться у еще не поставленного в епископы священника. Когда в Москву приезжает поставленный в Константинополе митрополит Киприан, Дмитрий прогоняет его, а за ним прогоняет и Пимена, подкупом добившегося посвящения в том же Константинополе. Только когда все эти неприглядные истории начисто изгладились из церковной памяти, Дмитрий Донской был канонизирован на Поместном соборе 1988 г.
Не случайно русские святые в xiv – xv вв. начинают уходить из городов в далекие и безлюдные места, основывая там монастыри нового типа, соединяющие мистические и молитвенные подвиги с социальным служением. И самый замечательный из них, преп. Сергий Радонежский, решительно отказывает митрополиту Алексию, когда тот хочет сделать его своим преемником, – «если не хочешь отогнать мою нищету [то есть меня, убогого] от того, чтобы слушал святые слова твои, более не говори и никому другому не вели».
Через 60 лет после смерти Сергия под ударами турок пала Византия. За