пока, наконец, карантинное начальство, двумя холостыми выстрелами, не напомнило ему о международных обязанностях. Остановясь на парах, вне выстрелов наших батарей, «Фюриус» выслал под парламентерским флагом шлюпку к берегу, чтобы узнать, находится ли еще в городе английский консул; получив ответ, что консул за несколько дней перед тем оставил Одессу, шлюпка отошла; она уже приближалась к своему пароходу-фрегату, следовательно, была вне наших выстрелов, когда «Фюриус» двинулся вперед в залив, с явным намерением делать в нем промеры и высмотреть расположение наших батарей, которые в то время не были еще кончены. Начальствующим в Одессе памятно было недавнее поведение английского парового фрегата, который, пользуясь туманом, проник под парламентерским флагом в Севастопольский порт и производил съемку укреплений, пока его не заметили и не остановили выстрелами: тогда только он бросил якорь и предъявил о цели своего прихода. Англичане не только не порицали такого поступка, но восхваляли молодецкую выходку капитана парохода Дрюммона, который, удаляясь уже из порта на указанное ему расстояние, всячески замедлял свой ход различными уловками. Весьма естественно, что командир батареи, находившейся у гавани, не желая допустить неприятеля на близкий выстрел и следуя отданным ему приказаниям, пустил несколько ядер, из которых одно попало в кожух парохода. Не должно упускать из вида, что во все время этих выстрелов, парламентерская шлюпка находилась вне их. «Фюриус», поворотив назад, взял шлюпку и скрылся из виду из Одессы. Так было дело.
Не к чему объяснять – было ли исполнено надменное требование адмиралов русским генералом.
Наступила ночь. Часть пехоты, расположенная на позициях, была распущена для отдыха; только площадь Михайловского монастыря занимали уланы, артиллерия и отряд пехоты. Многие из жителей выбрались за город и в предместье, на Молдаванку, более удаленную от моря: в городе была совершенная тишина; порядок нисколько не нарушался.
10-го апреля, – это была страстная суббота, – утро подымалось тихое и ясное. Звон колоколов, призывавший к заутрене, разносился далеко по морю и достигал, конечно, до неприятеля; море было покойно; но на нем происходила напряженная деятельность; пароходы дымились, лодки реяли и сновали между кораблями; на флоте делались явные приготовления к чему-то необыкновенному. В городе также началось движение войск; на соборной площади войска стали еще до рассвета; Михайловская площадь была занята ими; но богослужение в церквях совершалось обычным порядком. В соборной церкви священнодействовал преосвященный Иннокентий; он уже произнес отпуск и стал снимать мантию, когда раздался первый выстрел. Это было в половине 7-го часа.
Дело началось по данному сигналу: восемь пароходов-фрегатов вышли из своей линии в двух отделениях и, расположившись в боевом порядке против бульвара, между нашими батареями №№ 3 и 6, открыли пальбу; первый выстрел сделан был по батарее № 6, названной впоследствии Щеголевской; в то же время, спущенные с неприятельского флота пять баркасов обстреливали практическую гавань и находившуюся на ней батарею. Пользуясь превосходством калибра своих орудий, особенно 68 и 98 фунтовыми бомбическими пушками, неприятель держался в отдалении, и оттуда громил наши батареи, кидая бомбы и гранаты в город. Только батарея прапорщика Щеголева на нашем левом фланге, на практическом моле, и подпоручика Воломинова, на правом, на карантинном моле, могли отвечать на выстрелы неприятеля. Они действовали калеными ядрами так удачно, что на одном из неприятельских пароходов, именно на Вобане, открылся пожар и пароход этот, на некоторое время, вышел из линии действия. Вскоре, однако, неприятель оставил батарею № 3 и всю силу своего напора обратил на левый фланг, против практического мола и батареи № 6. Заметив это, генерал-адъютант барон Остен-Сакен отправился с начальником своего штаба, генерал-майором Тетеревниковым, на эту батарею, сделал на ней некоторые распоряжения, ободрил людей и потом возвратился на бульвар, чтобы следить за ходом всего дела.
Девять пароходов-фрегатов громили батарею; по временам, когда какой-либо из пароходов, находившихся в постоянном движении, входил в линию ее амбразур, батарея стреляла по нем калеными ядрами. Поднявшийся впоследствии юго-западный ветер нанес много воды из моря в залив, и пароходы, пользуясь полноводьем и руководимые постоянно своими лодками, которые делали промеры впереди их, вошли в глубину залива, которую считали у нас не судоходной, и стали действовать по батарее и на гавань с тылу, со стороны пересыпи, где не было орудий; таким образом, они вышли из-под выстрелов нашей батареи; только одно крайнее левое орудие Щеголевской батареи действовало постоянно по неприятелю. Тем не менее, батарея не прекращала этот неровный бой; неприятельские бомбы, ядра и конгревовы ракеты, градом осыпавшие ее, успели, после часового огня, подбить одно из числа не действовавших орудие, зажечь лавровый лист, сложенный в кучи, шагах в 50 от порохового погреба; потом загорелся сарай пароходной комиссии и присяжная будка, находившиеся также близ порохового погреба; наконец, разбита была калильная печь и орудие стало действовать холодными ядрами, но оно не умолкало. В эту критическую минуту посетил ее исправлявший должность генерал-губернатора Новороссийского и Бессарабского генерал-адъютант Анненков, и, убедившись лично в недостатке зарядов, отправил нарочного за ними. Генерал-адъютант барон Остен-Сакен, получив уже прежде известие об этом через двух смелых студентов Ришельевского лицея, Скоробогатого и Диминистро, послал заряды; но везший их крестьянин, испугавшись града ядер и бомб, летавших отовсюду, убежал с дороги; тогда студент Пуль вскочил на воз и привез их на батарею. Впоследствии подвез снаряды еще прапорщик Дудоров.
Неприятель стрелял залпами. Гром орудий был оглушительный. На конце гавани, у батареи, сделался почти общий пожар; ронгоуты на купеческих судах, стоявших в гавани, и многие из судов были объяты пламенем. Загорелись сами деревянные мерлоны, прикрывавшие артиллерийскую прислугу и орудия; верхние их венцы были сбиты ядрами еще прежде пожара; артиллеристы сталкивали пылавшие бревна в море. Объятая отовсюду пламенем, осыпаемая градом бомб и ядер, батарея все еще держалась и продолжала отстреливаться, нанося вред неприятелю, видимо раздраженному таким упорным сопротивлением и усиливавшему свою канонаду. Наблюдавшие с бульвара, с ужасом глядели на это страшное пожарище, среди которого действовала горсть храбрых и одно орудие против массы орудий 9 пароходов-фрегатов и присоединившегося к ним впоследствии 84-х пушечного винтового линейного корабля. Барон Остен-Сакен, видевший все происходившее и полагая, что часть прислуги на батарее перебита, послал новую и с ней записку прапорщику Щеголеву, в которой вторично благодарил его за стойкость; но прежняя прислуга держалась и выдержала до конца дела.
Было уже в начале второго часа пополудни, когда пожар, усиливавшийся все более и более, доходил до 4-х зарядных ящиков, которых за пламенем, объявшим отовсюду батарею, некуда было вывезти; тогда прапорщик Щеголев приказал оставить батарею. Некоторые солдаты принуждены уже были выскочить через амбразуры и, следуя по закраинам