Читать интересную книгу Зона действия - Геннадий Блинов

— Ну как, не засекли? — громко спросил Лорин водителя.

— При нынешнем энтузиазме можно на сторону десяток машин пустить, и никто не заметит, — ухмыльнулся шофер.

Антошка стоял около самосвала. Ирония шофера по поводу энтузиазма строителей клуба больно резанула мальчика. Он вспомнил человека-экскаватора Филиппова, когда тот рассказывал поселковым мальчишкам об энтузиазме, с которым полуголодные люди строили первый в Сибири металлургический гигант. И Антошка будто представил этих изнемогающих от непосильной работы людей, которые оказались сильнее экскаватора, потому что они знали, что строят не только завод, но и город-сад, как в то время писал Маяковский. А перед глазами все еще стоял сухожилый крепкий старик, прозванный американцами человеком-экскаватором. Однажды он за смену выбросил из котлована будущей домны столько земли, что перевыполнил норму в четыре раза. Он тогда присел на какой-то обрубок там же, в котловане, и сразу заснул. Филиппова разбудила песня. Десятки мужских голосов пели про штурмовые ночи Спасска, волочаевские дни. Филиппов любил эту песню, потому что самому пришлось воевать в дальневосточных партизанских отрядах, а штурм Волочаевской сопки стал легендой. Там навечно остались лежать десятки его товарищей, проявив неслыханный героизм.

Филиппов открыл глаза и почувствовал, что плывет по воздуху. Рядом он услышал тяжелый топот десятков ног. Так обычно топают уставшие люди. Филиппов ничего не понимал: что с ним, где он? Он протянул руку, и она коснулась чьего-то плеча. И тот, незнакомый, вдруг прервал песню и радостно крикнул:

— Братцы, он проснулся!

И наступила тишина, Филиппов понял, что эти люди, его товарищи и просто знакомые и незнакомые землекопы, несут его на своих брезентовых дождевиках.

— Качать героя! — крикнул кто-то. И, окончательно просыпаясь, Филиппов взлетел в воздух.

Потом он шел в общем строю со всеми и пел песню, а по его щекам катились слезы. Это были слезы благодарности всем этим людям, которые гордились его трудовым рекордом. Он плакал редко, всего несколько раз. И обычно ему было стыдно своих слез, мужик, прошедший огни и воды и медные трубы, — вдруг не может удержать в себе слезу, оказывается слабаком. Но этих слез Филиппов не стыдился. Это были совсем другие слезы. Они рождались где-то там, в сердце, не от боли или горя, они просились наружу от сознания, что ты нужен людям и люди ценят тебя. Так тогда говорил Филиппов…

Антошка шагнул из-за самосвала и посмотрел в глаза водителя. Тот видел мальчика впервые, не знал, кто он и зачем он здесь оказался. Но в Антошкином взгляде шофер увидел столько враждебности и презрения, что опустил глаза.

— Энтузиазмом пользуетесь? — тихо спросил Антошка. — В комсомольском штабе разберутся.

Шофер испуганно шагнул к мальчику:

— Ты что, пацан? В чем ты меня… Да я…

К Антошке шел Лорин. Он улыбался, но улыбка была какая-то неживая и пугающая. Антошка попятился.

— Чадова, встречай-ка сынка своего! — крикнул бригадир. Он подмигнул шоферу и махнул рукой: уезжай, мол, быстрее. Машина рванула с места.

Антошкина мать увидела сына и всплеснула руками.

— Случилось что-нибудь?

— «Случилось», — передразнил ее Лорин. — Случилось, выходит. Опять твой сынок в чужие дела нос сует.

— Что такое говорите-то, Василий Иванович, — укорила бригадира мать. — Он же ребенок еще.

Лорин покачал головой:

— Нет, уже не ребенок. Нынче они молодые, да ранние. Взять моего Яшку. Тоже боец за идею, щенок.

Везде — и в школе, и дома — от отца Антошка слышал слова «идейность» во всех его склонениях, как нечто самое необходимое для жизни человека, определяющее его ценность в обществе. За идею на штурм Волочаевки шел человек-экскаватор, горел в танке Хромой Комендант, позабыв о своем хилом здоровье, строит Запсиб управляющий трестом Казанин. Антошка еще мог бы назвать десятки людей, имена которых можно поставить рядом с героями книг, по которым учатся жить. Мальчик твердо знал, что идея — это знамя, под которым идут в атаку, за идею умирают, за идею не жалеют себя, чтобы построить самое справедливое общество в мире, которое называется коммунизмом. «Ты, Антошка, не бойся произносить слово «коммунизм» почаще. Его впустую трепать нельзя — это верно. Ради коммунизма мы живем, живем зачастую несладко, много на нашем пути всяких разных болячек. Но болячки залечим», — не раз говорил отец.

Антошка посмотрел на Лорина и сказал:

— Яшка у вас — парень что надо! Я знаю, вы живете по пословице: «Одна кошка от себя гребет». А Яшка так не хочет жить… У него другая идея, которую вы почему-то не любите.

Мать строго сказала:

— Ты как разговариваешь со взрослыми, Антон?

— Как же я должен говорить? — спросил он. — Кричать: «Да здравствует бригада, которая со стройки ворует бетон!»

— Сынок, сы́нка…

Лорин кашлянул и сказал Антошкиной маме:

— Не сработаемся мы с тобой, Чадова, не сработаемся.

— Василий Иванович, да с чего вы так решили? Или я не стараюсь?

Антошка взял маму за руку и потянул за собой.

— Пойдем, мама.

— Останусь я, Антон. Ты уж извини меня, но за такого бригадира держаться надо.

Лорин повернулся и пошел к кладчикам. Антошка, не опуская материной руки, остановился и тихо сказал:

— Стыдно мне за тебя, мама.

Та потупилась, с укором сказала:

— Опомнись, сын, можно ли мать родную стыдиться…

— Уйдем отсюда, мама, — и он снова потянул ее за собой. Она сделала робкий шаг вслед за сыном, потом другой шаг и уже послушно пошла за Антошкой.

— Нам с отцом много ли надо, — будто оправдываясь, тихо говорила она. — Для тебя же стараюсь. Вот велосипед хотела купить, одевку-обувку к школе.

Антошка говорил с мамой как взрослый с больным ребенком. Никакого велосипеда ему не надо, потому что деньги, заработанные в Нахаловке, пахнут дурно — может быть, не только раствор, но и кирпичи украдены на стройке. В конце концов, скоро пойдет большой бетон, и у отца заработки подпрыгнут. А там и премии. Не хуже других они живут, и маме фамилию Чадовых подводить не надо.

Мама слушала его не перебивая. Антошка теперь твердо знал, что они с отцом не отпустят ее больше в бригаду Лорина.

Павел Иванович Чадов бросал лопатой бетон между стенками опалубки, когда кто-то из парней сказал:

— Никак твое семейство шагает, бригадир.

Он посмотрел на дорогу и узнал жену и сына.

— Мои! — радостно сказал Чадов и поспешил навстречу.

— Принимай, папа, пополнение, — крикнул Антошка. — Какую маме работу найдешь?

Мать улыбнулась и взъерошила волосы Антошке.

— Хитрец ты у меня.

Отец расплылся в улыбке.

— Наташа, бетон бросать не дадим. А вот если ты для нас с ребятами дома сообразишь ужин?

Мать улыбнулась:

— Соображу.

Лицо отца посветлело.

— Я же всегда говорил, что у нас с Антоном замечательная мама.

Глава двадцать первая. Ребята учатся штукатурить. Яшка прощается с матерью. Встреча с отцом. На Маяковой горе

Антошка работал рядом с Марфушиной мамой. Та ловко поддевала мастерком порцию густого раствора и быстрым движением бросала его на стену, мгновенно разравнивая раствор по кирпичной кладке. Со стороны казалось, что вся эта работа не представляет труда. Но когда Антошка сам взял в руки мастерок, то понял, что за видимой легкостью стоит большой опыт штукатура. У него раствор валился на пол, серые крупинки обляпали одежду, присохли к щекам. Антошка злился, и от этого у него получалось еще хуже.

Марфушина мама подошла к нему, взяла Антошкину руку с мастерком.

— Спокойно, дружок. Давай вместе повторим все движения.

Сегодня у Антошки получалось лучше, хотя после вчерашней работы руки болели. Но в этом он бы никому не признался. И вообще Антошке нравилось работать. Он иногда отходил в сторону и смотрел на кусок оштукатуренной им стены. Казалось, что ничего особенного там увидеть нельзя — обычная серая штукатурка. Но для Антошки она была живой и красивой.

Марфуша и Санька Рыжий заметили, что Антошка любуется своей работой, и стали подтрунивать:

— Как дела, мастер? — интересовалась Марфуша.

— Дела как сажа бела, — ответил за Антошку Санька. — Если морщины и щели затереть, то работа по высшему разряду пройдет.

Санька работал на строительстве клуба с первых дней. Сначала он подавал каменщикам кирпичи, потом ему доверили вести кладку, хотя и под строгим присмотром. Санька мечтал:

— Научиться бы углы выкладывать. Вот где нужен глазомер.

Но углы выкладывать ему пока не доверяли. Санька не обижался: знал, что его время придет.

Теперь Антошка стал понимать, почему отец частенько останавливался перед домами, на которых когда-то работала его бригада. «Каждый дом — это как бы запись в моей трудовой книжке. Хорошо сработал — и запись что надо, плохо — и книжка замарана, и совесть неспокойна. Бойся, Антон, неспокойной совести», — говорил он.