Двенадцать одинаковых магнатов застят мир, говорят, объясняют, проповедуют, учат, командуют, управляют, владеют всем. И мной.
– Земля олигархов и олигофренов! – досадливо тряхнул я головой, пытаясь сбросить наваждение.
Телеведущий спросил Серебровского:
– И все-таки что же вас подвигнуло на решение баллотироваться?
– Стыд, – быстро ответил Серебровский. – Россия – богатейшая страна на земле. Почему же мы такие бедные, если мы такие богатые? Мне надоело быть бедным родственником, нахлебником процветающего мира. Надоело слушать ложь и глупости – дураки нелепо командуют, а умники ловко воруют. Может быть, хватит?..
Кот, это он тебя спрашивает – может, хватит?
Сергей Ордынцев:
ВАУЧЕР В.П. ЧКАЛОВА
Есть вещи, которые не надо оговаривать, – они возникают явочно и существуют далее как нерушимый порядок. Когда мы шли куда-то вместе, Сашка Серебровский не обгонял меня на ходу, не отталкивал за спину, да и я не тормозил себя в движении, а вот как-то так получилось, что у нас уже сложился неизменный походный ордер: два охранника впереди, потом всегда быстро идущий мой друг-магнат, я – за правым плечом, на полшага сзади, и уже после меня – прикрывающий тылы, замыкающий конвой.
Вот так мы и протопали через гулкий вестибюль нашего зажиточного билдинга, и цокот каблуков на гранитных плитах пола эхом возвращался к нам, будто отбивал тревожный ритм движения. Вошли в персональный президентский лифт – концевая охрана осталась в вестибюле, Сашкин личный телохранитель Миша нажал кнопку, и кабина, зеркалами и обшивкой красного дерева похожая на ампирный платяной шкаф, взмыла.
Серебровский повернулся ко мне, и я уже почти открыл рот, но наш всемогущий и всеведающий босс неожиданно заорал:
– Только не вздумай сейчас мне говорить что-нибудь!
Я понимал, что он маленько не в себе, и миролюбиво пожал плечами:
– Просто я хотел…
– Знаю! Знаю все! Они, мол, люди другого времени, с другими жизненными ценностями, иными моральными целями… Нельзя их строго судить. Не нашими мерками…
– Но это правда!
– Никакой общей правды не существует! – заорал Серебровский так, что его тонкие разночинские очки подпрыгнули на переносице. – В условиях нынешней жизни эта правда означает переход бытового идиотизма в клиническое безумие!
Кабина лифта остановилась, растворились двери с мягким рокотом, охранник-столоначальник в холле, наблюдавший наше движение по монитору, уже стоял навытяжку. Перед входом в приемную, в конце коридора, Сашка взял меня крепко за лацкан пиджака – я испугался за сохранность заграничного конфекциона – и сказал со страстью:
– Серега, поверь мне, все эти бредовые разговоры о честной бедности и бедной честности – чушь, моральная шизофрения. Бедным быть нечестными никто не позволит – их за это в острог сажают!
– Ну, вообще-то говоря, во всем мире и богатых, случается, за это в узилище ввергают, – уточнил я.
– Не у нас! – Сашка рубанул воздух рукой, как чапаевской саблей. – Мы не весь мир! Мы другие! И у нас, слава Богу, все по-другому! У нас человек, ничего не укравший у своей родины, вызывает презрение! Ты знаешь хоть одного богатого, которого кинули на нары?
– Банкир Янгель… Тот, что в бане с министром юстиции отдыхал с барышнями, – напомнил я.
– Не смеши! Диспетчер! – с презрительной усмешкой кинул Серебровский. – Запомни накрепко: настоящее богатство у нас дает иммунитет похлеще, чем депутатам или дипломатам…
– Давай поговорим тогда о честном богатстве, – усмехнулся я. – Или о богатой честности…
– И не подумаю! – безоговорочно отказал мне Серебровский. – Это все из жанра нелепых мифов о душе, о грехе, о чистой совести. Нищенское наследие советских интеллигентских кухонь! Вся жизнь – вечером на кухне, в этом парламенте трусливых рабов, на арене кастрированных гладиаторов и трибунов-шептунов!..
– Если бы не было этих бессильных болтливых кухонь, ты бы сейчас таких высот достиг! Ого-го! Возможно, уже стал бы доцентом в Текстильном институте…
Серебровский отмахнулся от меня, охранник Миша распахнул дверь в приемную. Обычная картина – помощник президента Кузнецов, секретарь Надя, пара референтов, два охранника, несколько томящихся ожиданием посетителей.
В кабинете Сашка подошел к картине Тропинина, засунул руку за раму, видимо, нажал кнопку – отъехала в сторону деревянная панель, обнажив бронированную сейфовую дверцу с наборным замком. Что-то он там поколдовал с цифрами, мелодично звякнул замок, и Хитрый Пес стал торопливо перебирать какие-то бумаги. Вздохнул наконец с облегчением:
– Вот она… Наша реликвия… – и бросил мне маленькую серую книжицу.
От старости обложка земляного цвета приобрела грязно-желтый оттенок. На ней было напечатано: «Народный комиссариат финансов СССР. Управление гострудсберкасс. Сберегательная книжка № 2137».
Перелистнул шершавую корочку – Серебровский Игнат Артемьевич, выписана книжка 18 февраля 1937 года. Это сберкнижка Сашкиного отца. Подожди-подожди! Как это может быть? По-моему, он родился в тридцать седьмом году?
Вноситель вклада – Чкалов Валерий Павлович.
Сумма вклада – 100 рублей 00 копеек.
Больше никаких записей на линованных страничках не было.
– Это что – тот самый Чкалов? Знаменитый летчик? – глуповато спросил я.
– Да, тот самый, – кивнул Сашка.
– Срочно передай в музей авиации с табличкой: «Даритель – Александр Игнатьевич Серебровский», – бесхитростно предложил я.
Сашка отрицательно помотал головой:
– Это экспонат для другого музея. Огромной экспозиции о бессмысленности, зряшности прожитой здесь жизни. Об идиотизме любой веры…
– Не подрывай во мне веру в тебя, – предостерег я, но он и не обратил внимания на подначку.
– Мой дед Артем был механиком у Чкалова, они и вне работы корешевали. Когда родился мой отец, геройский пилот, сталинский любимец подарил деду Артему эту сберкнижку, как ложечку на зубок. Вырастет, мол, парень, мой подарок вместе с процентами состоянием станет…
– Тогда, наверное, это приличные деньжата были…
– Наверное, – грустно согласился Сашка. – Только вскоре Чкалов разбился, а деда Артема расстреляли как вредителя. Бабка нищенствовала, но в сберкассу не пошла – боялась, что по этому чкаловскому подарку ее вспомнят и пригребут для комплекта.
– Грустная история…
Сашка пронзительно посмотрел на меня и едко, зыбким своим тоном сказал:
– Боюсь, ты меня не понял. Мне кажется, ты заподозрил меня в сентиментальной печали…
– Ну, знаешь, бодриться-веселиться тоже поводов не видно, – заметил я.
– А не надо грустить или веселиться – понимать надо! – яростно сказал Серебровский. – Наверное, ты уже плохо помнишь моего отца – он был гением. Безответным, тихим, занюханным гением. Ты знаешь, чем он занимался?
– Нет, конечно, – пожал я плечами. – Он, кажется, в каком-то ракетном ящике инженерил…
– Вот именно – безвидно и безнадежно инженерил. Но до этого он первым в мире придумал систему гироскопического управления летательными аппаратами. Понимаешь? – с напором спрашивал Сашка.
– Не понимаю, – честно признался я. – Я совсем не по этому делу…
– Да и все начальники, к кому он обращался с этим выдающимся изобретением, были не по этому делу. Потом он надоел начальству, его группу разогнали, а тему закрыли навсегда – разработки бесперспективны, научно-технической и оборонной ценности не содержат. Вот он в ящике и инженерил лет пятнадцать, пока не умер. Сорок шесть старику было. А рассчитались за него с нашими долболомами американцы…
– Каким образом? – удивился я.
– Они создали новое поколение оружия – крылатые ракеты. И все вооружение нашей непобедимой и несокрушимой перед этими ракетами стало горами металлолома. Крылатые ракеты работают на тех же системах, что придумал когда-то мой батька. Смешно, мой тихий бессловесный отец мог продлить век коммунизма. Но не случилось…
Сашка забрал у меня из рук старую сберкнижку, положил ее обратно в сейф, щелкнул замок на дверце.
– По этой книжке можно изучать историю нашей страны, – сказал он. – Мало кто понимает, что деньги, как состав крови, отражают состояние здоровья народа, самочувствие государства. То, чем с нами расплачивались семьдесят лет, были не деньги. Фальшак, бумажки, талоны на питание. А у талонов не бывает долгий век. Ты чего улыбаешься?
– Смешная фантазия пришла – представляешь, если бы Чкалов положил на имя твоего старика сто франков в швейцарский банк, – предположил я. – Что стало бы с ними за шестьдесят лет с лихом?
– Я на них себе дом под Лозанной купил бы, – сказал зыбко Сашка – не то всерьез, не то шутил. – А книжечка сберегательная – мой расчетный чек с державой! Больше я ей ничего и никогда не должен…
Негромко загудел зуммер на переговорнике, замигала лампочка, и голос секретарши Нади нас мгновенно вздрючил: