Из них два, особенно мне дорогих, возникли в совместной работе с С. М. Эйзенштейном.
Имя Сергея Михайловича Эйзенштейна было окружено в моих глазах ореолом славы его ранних картин, выпущенных в первые годы развития советской кинематографии, — «Стачки», «Октября», особенно «Броненосца «Потемкин»», который принес ему мировую известность. Его сила как мастера больших, монументальных картин историко–революционного содержания, эпических по своему складу, раскрылась во всей своей значительности. Однако в своих ранних созданиях С. М. Эйзенштейн несомненно подавлял индивидуальность актера, и это обстоятельство озадачивало, даже беспокоило меня, когда я получил от него предложение о совместной работе.
При первой же нашей встрече С. М. Эйзенштейн в несколько скупых, но точных выражениях ознакомил меня с замыслом новой картины, подчеркнув, что она будет военно–оборонной по содержанию, героической по духу, партийной по направлению и эпической по стилю.
Речь шла об «Александре Невском».
Это было в начале 1938 года, когда международная обстановка становилась все более напряженной, и гитлеровский фашизм открыто шел к новой мировой войне. Позади было вторжение итало–немецких войск в Испанию, проникновение японских войск в глубь Китая, впереди назревали кровавые фашистские авантюры в Австрии и Чехословакии. В такой обстановке защита идеи суверенности народов, отпора захватчикам чужой земли приобретала особое значение. Возвеличение справедливой борьбы за свободу и независимость своей Родины, прославление народных вождей и героев, патриотов родной земли, подсказали мысль обратиться к историческому прошлому русского народа, к образу одного из первых его полководцев — Александра Ярославовича Невского.
— Его образ должен быть светлым, сильным и суровым!.. — подчеркнул С. М. Эйзенштейн, переходя от широких политических предпосылок, побудивших остановиться на данной теме, и обращаясь непосредственно к ее герою.
И он принялся доказывать, что прозвище «святого», с которым Александр Невский в свое время вошел в историю, необходимо раскрыть в качестве превосходной степени таких эпитетов, как «удалой», «храбрый», «мудрый».
— Вот задача для актера! — не раз повторял он при этом, и мне казалось, что он разгадал мои внутренние опасения, которые, конечно, я не решился ему высказать.
Не скрою, что в то время я колебался. Величественный эпический стиль картины, легендарность образа ее героя, глубокая отдаленность исторических событий, которые предстояло воскресить, — все это казалось мне трудно преодолимым препятствием.
Но постепенно, вчитываясь в сценарий, написанный П. А. Павленко с большой силой литературной выразительности, знакомясь с историческими материалами, с летописными сказаниями и новейшими исследованиями, я стал приближаться к образу моего будущего героя, который представлялся мне высоким, стройным, сильным юношей, ловким, веселым, вспыльчивым, наивным и грубоватым, страстным патриотом, беззаветно преданным идее защиты неприкосновенности родной земли.
Конечно, такой образ все больше привлекал меня, заполнял мое воображение, будил творческую фантазию, и тем не менее внутреннее мое самочувствие было не только приподнятое и торжественное, но в то же время беспокойное и тревожное.
Первые пробы оказались малоудачными. Внешний облик Александра Невского, его грим долго мне не давался. Наконец он был найден и определен, — и, надо сказать, при ближайшей помощи С. М. Эйзенштейна. Он удивлял своим вниманием к второстепенным, казалось бы, мелочам, которые затем, при съемках крупным планом, приобретали большое значение. Он достал в Эрмитаже подлинное вооружение XIII века и внимательно следил за изготовлением моих доспехов; при ответственных же съемках он всегда навещал меня в костюмерной. Помнится, как–то, окруженный портными и костюмерами, он свыше часа прилаживал на мне какую–то деталь костюма, так что у меня уже стали подкашиваться ноги, тогда как он весело, с шутками, настойчиво продолжал добиваться наибольшей выразительности моего одеяния.
Но ведь не только из внешней характеристики рождается образ! Самыми интересными, хотя и наиболее трудными, были поиски внутренней характеристики героя. Как раскрыть все богатство этого характера — сложного, сильного, волевого, вобравшего в себя лучшие черты могучего русского народа? Как всесторонне обрисовать образ легендарного, до сих пор живущего в памяти народной победоносного полководца, разбившего «непобедимых» немецких «псов–рыцарей» и изгнавшего их за пределы родной земли?
Должен признать, что на первых съемках внутреннее беспокойство не покидало меня, и нередко я оставался неудовлетворенным. Мне хотелось, чтобы образ Александра Невского был бы представлен более богато в своей человеческой характеристике, в своей духовной сущности. Порою мне казалось, что образ Александра Невского предстает в картине несколько отвлеченно, что он недостаточно наделен той живой выразительной человеческой характерностью, которая складывается на почве глубокого внутреннего перевоплощения.
Своими сомнениями я делился с С. М. Эйзенштейном. Но он уверенно убеждал меня подчиниться общему эпическому стилю постановки, не детализировать образ, отдельные черты психологии героя, частности характера, а, напротив, стремиться к широкому обобщению. В актерском творчестве, как и во всяком искусстве, главенствующим должно быть чувство целого, чувство общего, чувство главного. С. М. Эйзенштейн настойчиво вел меня в таком направлении, приучая выполнять общие, широко понимаемые режиссерские задания, искать и находить свою творческую линию в строгих пределах намеченных стилевых задач, а в данном случае прежде всего — в эпическом плане.
Говоря о работе над образом Александра Невского, о том, как он развивался, как заполнялся все более ясным и точным содержанием, расскажу об одном памятном мне, примечательном обстоятельстве, самым тесным образом связанном с созданием фильма, с работой над образом его героя, как патриота своей отчизны.
Шли съемки основного эпизода картины — Ледового побоища.
Как известно, битва происходила суровой зимой, в лютую стужу, на Чудском озере, на дне которого нашли смерть псы–рыцари, разбитые Александром Невским.
Снимать подобный эпизод зимой было невозможно, и не столько из–за холода, сколько, главным образом, из–за слабости зимнего солнечного света. Поэтому сцены Ледового побоища, занимающие без малого двести кадров, снимались летом, на особо отделанной площадке, расположенной неподалеку от киностудии «Мосфильм», на Потылихе. Здесь на большом пространстве был сделан асфальтовый покров, посыпанный опилками, нафталином и солью, что создавало полную иллюзию снега.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});