— А ты не хочешь?
— Я могу ходить в чем угодно, не в этом дело. Просто, мне немного… страшно.
— Да ну? — изумился Ульрих — я думал ты ничего не боишься
— И чего же страшного в том, чтобы ходить в платье? — продолжал изумляться он.
— Да не в платье дело. В этом доме. В тебе. И не то, чтобы боюсь, просто все это для меня непонятно. Зачем я здесь?
— А ты не хочешь быть здесь?
— Хочу.
— Тогда зачем искать еще повод?
— Незачем, — согласилась она.
Смотря как он собирается, и понимая, что сейчас он уедет, и это будет надолго, она почему-то начала испытывать грусть. И, почему-то, начала скучать по нему уже сейчас. И чтобы это скучание не доставляло ей впоследствии более неудобных ощущений, она спросила:
— Ульрих, можно я тебя поцелую?
— Зачем? — насторожился он, — если в качестве благодарности, то мне не нужно благодарности, я сделал то, что хотел сделать.
— Я не благодарю таким способом, — сообщила Эрта.
— Тебе опять надо мной кого-то заменить?
— Нет.
— Ты хочешь поцеловать именно меня?
— Именно тебя.
— Для чего?
— Просто так. Потому что хочу. Разве нужно искать еще повод?
— И не в качестве извинений?
— Нет.
— Целуй, — разрешил, наконец, Ульрих.
Она подошла к нему и потерлась носом, а затем щекой, о его щеку, потом нежно поцеловала его в уголок рта и тронула губами его губы. Он замер. Она еще раз прижалась к его рту губами, уже сильнее, и он попытался ответить на поцелуй. Но, она отступила от него и стала его разглядывать, запоминая все детали. Ей хотелось его обнять, но она не решалась. Она даже отключила эмпатический сканер, чтобы не поддаться его внутреннему согласию и своему желанию, и не сделать что-то такое, что для этого места было бы недостойным поведением. А спрашивать у него второе разрешение, она посчитала неуместным. И, ей доставляло неудобство еще кое-что. Все внешние неудобства она обычно игнорировала, блокируя рецепторную реакцию на них. Они не беспокоили и не мешали. Но, отключаться от чего-либо, исходившего от Ульриха, она теперь категорически не желала.
— Ты чудесно целуешься, — отмирая, сообщил он.
— Правда?
— Очень.
— Можно, я попрошу тебя о чем-то… интимном? — решилась она.
— …. интимном? — поразился он, — что ты хочешь?
— Пока ты не скажешь, могу ли я это сделать, я не могу тебе об этом сказать. Вдруг, это оскорбит тебя.
— Ты не можешь меня оскорбить.
— Хорошо. Тогда я прошу тебя полоскать зубы настойкой ромашки, календулы, или мяты, после того как ты поешь.
Он не знал, оскорбиться ему или нет на такое заявление. Но, он уже дал обещание и поэтому произнес:
— Я подумаю.
— Подумай, пожалуйста. Мне бы хотелось целовать тебя с б'ольшим удовольствием.
— Ты не получила удовольствия, целуя меня?
— Получила. Но, не такое, как могла бы получить.
— Я подумал. И я согласен. Ты хочешь еще поцеловать меня?
— Да. А ты этого хочешь?
— Я сейчас вернусь. Пойду, поищу ромашку.
Когда он ее нашел, она проверила качество получившегося из нее септического настоя на вкус. Проверяла долго, серьезно и вдумчиво, крепко обвив шею и голову Ульриха своими руками, без разрешения. Вбирая и сохраняя в себе, чтобы запомнить как можно ярче все свои ощущения. Не отрываясь от ее губ, он, вдруг, поднял ее на руки и понес в дальний закоулок конюшни, где было свалено свежее сено. И остановился посреди него. Он передумал ехать сегодня. Сейчас всё его существо собиралось остаться с ней. Не разжимая объятий, они опустились на колени напротив друг друга. Он потянул вниз кольцо ее черной сплошной униформы, и она медленно начала раскрываться, освобождая его взору ослепительную белизну тела Эрты. Он чувствовал, как будто вытаскивает из кокона прекрасную бабочку. Эти его чувства еще больше разожгли чувства Эрты.
— На тебе так мало одежды… — медленно прошептал он.
— Много одежды стесняет движения, — медленным шепотом отвечала ему она, — ненамного, но для меня терять мгновения — это очень расточительно…
— Да, я понимаю, — втекал в нее его шепот, — но, тогда мне нужно уравнять шансы. Ты мне поможешь?
Пальцы Эрты начали бродить по его телу, освобождая его от одежды.
Когда он остался в нижнем белье, он остановил ее руки, поймав их в свои. Она стояла напротив в одних белых эластичных лентах своего форменного белья.
Они замерли, прижимаясь головами, друг к другу.
— Я не могу, — увеличивая тон шепота, сказала Эрта.
— Почему? — огорчаясь, шептал ей он.
— Я не могу делать это так, как делала раньше. Сейчас все совершенно не так. Все по-другому.
И она чувствовала его растерянность, он тоже не знал что делать.
— Наверное, это забавно, — тоже повышая тон, прошептал он, — но, и я не знаю что делать. Я тоже не могу как раньше.
— Мне не забавно. Мне неловко. И это странно, — медленно отвечала она, — я не знаю что делать, но я знаю, что хочу это сделать. Сейчас. С тобой. То, чего я не знаю, как сделать. Я не могу сейчас позволить… о нет, не могу даже заставить себя оторваться от тебя.
— Вот, и со мной также. Только, мне еще хочется поцеловать тебя.
— Тогда, может быть, мы просто будем делать сейчас все, что нам хочется, а не то, что мы делали раньше в таких случаях? — отвечала Эрта, подражая тактике Ульриха решать условные проблемы.
— Я согласен. Кто начнет? Должен же кто-то открыть путь в неизвестное.
— Ты. Мне страшно. Я так никогда не делала. Я так никогда не чувствовала. Я боюсь себя.
— Я тоже не делал так. Но, мне не страшно. Я не боюсь тебя. Я начну.
И он наклонил голову, и поцеловал ее ключицу. Она почувствовала, как дрожащий огонь начал разливаться по ее телу, еще она почувствовала где-то рядом Марка Бонненгаля. Вскоре, постаравшись как можно более бесшумно закрыть за собой ворота конюшни, тот растеряно шел в замок, изо всех сил пытаясь стряхнуть с себя неожиданно хлынувший на него жгучий дождь, когда он заметил их на конюшне. Он возвращался сообщить семье, что Эрты не будет к обеду. Она почувствовала и отметила это, но ее это не взволновало. Они с Ульрихом вернулись во времени на месяц назад, в первый день, когда они встретились. И сейчас снова изучали друг друга. Как Адам и Ева. Как тогда. Одни в целом мире. Но, познающие уже не мир, а друг друга и себя самих, все свои внутренние желания и возможности.
Смотря ему в лицо, она начала забираться руками под его нижнюю рубашку, развязывать веревку на другой части его нижнего белья, снимать их, непроизвольно сжимая пальцами его кожу… Когда она добралась до его горячего тела… она глубоко вздохнула, это был почти стон… Она ТАК его ХОТЕЛА… она хотела его всего, она хотела вплавиться в него, врасти… ее пальцы блуждали по его позвоночнику, как будто играли на невидимых струнах неведомого музыкального инструмента Вселенной… ее руки ласкали его кожу, его руки ласкали ее кожу… и по её телу пробегали искры высоковольтных разрядов. И он чувствовал это. И она чувствовала волны его электрического напряжения и эротического магнетизма. Он горел. Но, еще не полыхал. И, это возбуждало. Это напрягало ее тело еще больше. Это подстегивало. Он взял ее кистью руки за волосы на затылке, чуть выше ямки у основания черепа, и крепко сжал пальцы, прижав ее затылок к своему плечу. Это не причиняло боли, но двигаться она не могла. Он стал целовать ее шею. Его губы были теплыми, сухими и мягкими. Он целовал впадину под ее подбородком, ямку у основания горла, слева и справа от него, оставляя на ее коже, и даже под ней, фантомные следы своих поцелуев. А его вторая рука, забравшись под ленту, ласкала её грудь… вскоре лента вообще покинула ее тело. Она дрожала… она прижималась к нему… вжималась в него, лаская руками его тело… крадясь и метаясь по нему… Начиная ласкать пальцами его напряженный орган… она уже задыхалась.