Но как бы то ни было, Ирину потрясло другое: неужели человек, находясь на смертном одре, продолжает думать о деньгах, о махинациях, о преступлениях? Неужели не может реально оценить то участие и заботу, с которыми к нему относятся близкие? И что еще должно случиться в жизни, чтобы человек начал думать о душе, о прощении, о каких-то вечных ценностях, которые во все времена занимали человечество.
Похороны пришлись на воскресенье. На Прощеное воскресенье. Ирина не была набожной никогда. Но почему-то ей показалось такое совпадение каким-то знаком свыше. Ну что похороны такого неоднозначного человека пришлись на такой святой праздник. Не просто же так все происходит. Она почему-то вспомнила рассказ Семена Львовича о том, когда он, будучи двенадцатилетним пацаном, оказался брошенным, покинутым, забытым в страшном военном месиве. Как он метался один по стране, бродяжничая и нищенствуя. Как он выживал, как выигрывал в неравном бою с голодом, обездоленностью и жестокостью мира. Нет, не то что ей его стало жалко. Нет. Просто как-то иначе повернулась картина: а если бы он не расстался со своими родными, если бы продолжал жить в любви и заботе близких ему людей, если бы не случилось столь долгого одиночества в его жизни, наверняка сложилась бы жизнь иначе. И его самого, и тех людей, кто волею судеб оказывался рядом. Возможно, даже жизнь Ирины и Ивана сложилась бы иначе.
Поначалу она вовсе не собиралась на похороны, а потом передумала. Надо, наверное, все же пойти, попрощаться. Проститься, простить… Какие близкие по смыслу слова.
Ирина бросила в могилу горсть земли и, твердо решив не ехать на поминки, медленно пошла к выходу с кладбища. Машину она оставила далеко. Шла не торопясь, ни о чем вроде бы и не думая… Вдруг ее окликнул Иван. Он стоял возле своего автомобиля. Лола уже сидела в салоне, разговаривала по телефону, а Иван прощался с кем-то из знакомых, когда Ирина проходила мимо.
– Ты не едешь в ресторан? – спросил он бывшую супругу.
– Нет.
– Вроде бы принято… помянуть…
– Знаешь, я и на кладбище-то поехала с большими сомнениями. Все-таки не очень хорошо я к этому человеку относилась. Неискренне как-то получается. Если уж на похороны еще как-то… то на поминки… совсем не хочу.
– Ну ладно. Как знаешь. А то садись с нами. Вместе поедем.
– Нет. Не поеду. Да я и сама за рулем. Кстати, – она уже собиралась было прощаться и идти дальше, но остановилась, – сегодня же Прощеное воскресенье. Ты прости меня! Может, когда обидела тебя невольно…
И тут ее бывший супруг, зрелый, немолодой уже человек, как-то резко побледнел и, не меняя ни тона, ни тембра голоса, ровно, тихо и в то же время выстраданно ответил:
– Нет, Ира! Я никогда тебя не прощу…
– Что? – ей показалось, что она ослышалась.
Он так же ровно, но с затаенной, застаревшей, привычной болью повторил:
– Я никогда не прощу тебя за то, что ты меня оставила…
И не глядя ей в глаза, открыл дверь салона, сел за руль и резко тронул машину с места.
А она так и осталась стоять, округлив в изумлении глаза, с немым вопросом в душе: «Как? Разве это я его оставила?»
В таком недоумении ее и окликнула Элеонора:
– Ирочка! Ты знаешь адрес ресторана? – И не дожидаясь ответа, добавила: – Давай за нами! – И тут же, без перехода, будто бы про себя добавила: – Как я устала! Как устала!
Элеонора абсолютно не выглядела ни уставшей, ни убитой горем. При взгляде на нее казалось, что она находится на очередном светском мероприятии, не очень приятном, но тем не менее не слишком тяжелом. То есть представить ее горюющей вдовой не представлялось возможным. На лице была смесь утомления, лишних забот и некоторой тревоги, типа: как же теперь жить дальше… Но отнюдь не горя, не страдания от потери близкого человека. Даже следов слез невозможно было бы разглядеть на ее ухоженном лице, и не потому, что она их быстро вытирала, а просто потому, что их не было. Создавалось впечатление, что она избавилась от тяжелого спутника своей жизни, освободилась от зависимости и давления и что она, скорее, рада такому положению дел, чем готова к гореванию и длительному переживанию…
Ира замялась:
– Я не знаю… Наверное, я не поеду…
Элеонора, видя ее замешательство, сказала:
– Сеня очень тебя любил. Он был бы рад, если бы ты поехала…
– Да… Да… – Ирина никак не могла прийти в себя после откровения Ивана. Да еще Элеонора со своим предложением совсем ее сбила с толку. Эх, не успела она уйти раньше всех. Теперь навалились на ее голову переживания: и по поводу слов бывшего супруга, и по поводу того, что вдове неудобно отказать…
– Хорошо, Элеонора… Я поеду… Вы только, пожалуйста, простите меня.
– За что? Ирочка! Ты о чем?!
– Ну сегодня же Прощеное воскресенье. Принято друг у друга прощения просить…
– Что ты, деточка?! – У Элеоноры, к удивлению Иры, как-то странно увлажнились глаза и задрожали губы. – Тебя-то за что?! Это мы с Сеней… перед тобой… Это ты нас прости… А тебя-то за что?!
Непридуманная жизнь
Оказывается, чтобы рассказать свою жизнь, времени много не надо. Часа три-четыре вполне достаточно. Галина рассказала мне ее даже быстрее. История получилась и грустная и счастливая одновременно. Впрочем, как и любая жизненная история, наверное…
Главное – правдивая. Ничего в ней не выдумано, не нафантазировано, не приукрашено. Отсюда и название – «Непридуманная жизнь».
Фирменный поезд «Татарстан» поразил Галку чистотой и уютом. Белые занавески на окнах, вазочки на салфетках, заправленные постели… Когда-то девчонкой ездила она с мамой навещать бабушку. Тот поезд запомнился ей мерзким запахом, въевшейся грязью, липкими столами, влажным серым бельем и ощущением страха… Состав так грохотал, так раскачивался из стороны в сторону, так резко тормозил, что ей – маленькой Гальке – казалось, будто летят они с мамой в какую-то бездну, и не остановиться, не успокоиться нет никакой возможности…
Этот состав был другим. И люди рядом попались интеллигентные… Галка весело рассказала соседям по купе, что едет в Казань по комсомольской путевке. Работать в комсомольской организации республики на целый год. Что ей двадцать лет, что она активный общественный деятель. Или активная общественная деятельница? Как правильно?
Соседи смеялись, ободряя Галкино решение, и откровенно любовались очаровательной девушкой. Галка была красива! Высокая грудь, длинные ноги, стройный гибкий стан и горящие карие глаза!
Провожал Галку молодой муж Михаил. Никого не замечая вокруг, будто они были одни на перроне, он с тоской заглядывал ей в глаза, долго держал ее руку в своей… Пытался шутить… У него это, правда, совсем не получалось. Потому что невозможно, наверное, грустить и шутить одновременно.