на полке.
– Все? – пищит за спиной Марьяна.
– Что «все»? – Неосторожно оборачиваюсь на тонкий голос и пропадаю в шоколадной бездне её глаз.
– Все слова забираешь?
Нана смотрит на меня неотрывно и доверчиво. Так по-настоящему и искренне, что посылаю лесом все опасения и позволяю себе поверить, что здесь, в эту самую минуту, вижу Марьяну настоящей! Заглушаю скрипучий шёпот интуиции, уверяющей, что ещё не раз пожалею о своём решении, и, полностью развернувшись к девчонке, игриво щёлкаю ту по вздёрнутому кончику носа пальцем.
– Все! – Не спешу отдёргивать руку от её лица и осторожно убираю за ухо выбившуюся прядь волос. – Я забираю назад все слова,Нана, которые когда-то тебя обидели.
– Я тоже, – заворожённо бормочет в ответ и снова впивается белоснежными зубками в алую мякоть нижней губы. – Мир?
Улыбаюсь и хочу кивнуть, но трель дверного звонка меня опережает.
– Пицца, – произносим враз.
Нана бежит в прихожую встречать курьера, а я – на кухню. Ставлю чайник и накрываю на стол, а позже невольно зажмуриваюсь, вдыхая аромат принесённой на кухню «Маргариты».
– Ветров, у меня сейчас желудок сам себя съест, а ты спишь! Доставай тарелки! – командует мартышка и выставляет на стол три коробки с пиццей.
– Куда так много? – Приподнимаю брови, попутно выполняя приказ Наны.
– Будем навёрстывать упущенное, Сава! – Пожимает плечами и втягивает носом ароматный, пропитанный плавленым сыром и свежеиспечённой булкой воздух. – Чувствую, мы ещё за добавкой побежим!
Нана нетерпеливо облизывается и потирает ладони.
– Сава! – жалобно стонет. – Тарелки!
– А! – смеюсь и протягиваю те Нане, а потом случайно ляпаю лишнее: – Прости, засмотрелся!
Шею вжимаю в плечи и невольно морщусь —вот идиот! Но Нана, видимо, настолько голодная, что ничего не замечает.
– Понимаю! – кивает она и пытается достать из коробки огромный кусок грибной пиццы. Тот обжигает её пальцы и не поддаётся, тягучими нитями сыра цепляясь за основание. – Я тоже не могу от этой вкуснятины глаз отвести! Налетай, Ветров, а то всё сама слопаю!
Нана бросает на меня хитрый взгляд и тут же начинает смеяться. Искренне. От души. Совершенно не думая, как выглядит со стороны, и не оглядываясь на мнение окружающих. Вот она настоящая! Живая! Эмоциональная! Сажусь напротив и, позабыв про голод, неустанно смотрю на её улыбку, ямочки на щеках и в сотый раз убеждаюсь, что идея с английским вышла весьма крутой! У пускай изображать из себя полного дурака было непросто, сейчас смело могу заявить: игра стоила свеч! А то ли ещё будет, когда Нана оценит результаты своих усилий на уроках в лицее.
– Ты мне так и не рассказал про татуировку, – с набитым ртом произносит Нана.
– А что с ней не так? – Откусываю огромный кусок от «Маргариты» – любимой пиццы отца. Глупо, конечно, но мысли о нём и маме ранеными птицами бьются в сознании.
– Тебе всего семнадцать, – Нана делает глоток сладкого чая. – Когда ты успел её нанести?
– Набить, – хмыкаю и тянусь за вторым куском пиццы.
– Что? – переспрашивает Нана и, оторвав губы от края чашки, вопросительно смотрит на меня.
– Татуировку набивают. Тонкой иглой.
– Фу, это должно быть больно? – Нана морщит нос, внимательно рассматривая рисунок на моей шее.
– Не больнее жизни, – усмехаюсь её наивности и тут же понимаю, что снова всё испортил.
Поза девчонки из расслабленной и немного вальяжной моментально становится напряжённой. Марьяна отодвигает от себя чашку и, сжав губы в тонкую полоску, отворачивается к окну.
Гнетущее молчание заполоняет собой пространство вокруг, а наше общение снова грозит откатиться на прежний уровень.
– Я набил её год назад. На свой шестнадцатый день рождения, – первым начинаю разговор.
– Так просто? – Марьяна продолжает смотреть в окно и нервно теребить пальцы. – Разве можно в шестнадцать?
– А кто мне мог запретить? – едва сдерживаю смех. – Ты меня плохо знаешь
– Я не о том, Ветров! – Нана возвращает своё внимание ко мне. – Ни один тату-мастер не возьмёт подростка без разрешения родителей, разве нет? Я как-то заикнулась, что хочу бабочку на плече, так меня чуть в порошок не стёрли. А у тебя вся шея в узорах!
– Так то тату-мастер в каком-нибудь салоне. Мне мою Сивый набил, в подвале. Мы тогда Федькой в бегах были. Почти неделю по подворотням слонялись. Нас, конечно, нашли, а тату, вот, осталась. Ох, и получил я тогда! – меня всё же пробивает на смех. И хотя ничего весёлого в той ситуации не было, меня забавляет ошарашенное личико Наны.
– Дурак! – бросает она и надувает губки.
– Тебе же вроде нравится татушка? – Ладонью касаюсь шеи. – Нет?
– При чём здесь твоя татушка? – краснеет девчонка. —Ты, Ветров, дурак! Зачем ты сбегал? Неужели грязные подвалы лучше детского дома?
– Лучше не подвалы – люди. Когда сидишь в четырёх стенах, как заключённый, а воспитатели то и дело примеряют на себя роль надзирателей, Сивый и такие, как он, кажутся спасением.
Чувствую, что разговор заходит в тупик, а пропасть между нашими мирами множится с адской силой. Вот поэтому и я люблю молчать! Поэтому хватаю очередной кусок пиццы и набиваю им рот. Хватит! И так напугал девчонку до чёртиков.
– Сколько тебе было? – Нана выискивает в чашке чаинки, не смея на меня взглянуть.
Я же молчу, не сразу уловив суть вопроса.
– Когда ты попал в детдом? – переспрашивает чуть настойчивее.
– В двенадцать, – чавкаю в ответ. Я хочу сменить тему, а не вдаваться в подробности.
– В двенадцать? – вскрикивает Нана. Она всё же набирается смелости и заглядывает мне в глаза. В её – вижу страх и застывшие в уголках слезы.
– Да, – и снова отвечаю односложно.
– Нет, – бубнит Марьяна, сквозь пальцы, прижатые ко рту, и мотает головой. – А что случилось с твоими родителями!
– Они погибли.
– И что никого не было, кто мог бы тебя забрать? Бабушки, дедушки, дальние родственники?
– Только бабушка, – печально улыбаюсь. – Она хотела меня увезти, но не успела.
– Тоже умерла? – одними губами произносит Марьяна, а в карих глазах плещется ужас.
– Нет! – Поспешно мотаю головой, чтобы дурёха перестала