не помнишь и как… государя обещался убить? – чуть слышно, шепотом спросила Роза.
И увидела, как округлились глаза мужа – в ужасе:
– Я так сказал?..
Он сжал собственные виски пальцами, а потом, будто обессилив, сполз с дивана на пол. Обнял ноги Розы, уронил голову на ее колени:
– Вэй из мир, вэй, вэй…7 – прошептал с болезненным стоном.
Шмуэль никогда не говорил на идише или иврите – только на хорошем правильном русском. Хотя нет, Роза припомнила, что в день их свадьбы, едва они вышли из церкви, Шмуэль крепко обнял ее и прошептал на самое ухо: «Ани мет алаих!8». Прошептал горячо, страстно. Она без сомнения поверила тогда ему! Поверила и теперь.
Руки Розы сами собой опустились на его голову и ласково зарылись в курчавые волосы.
– Все будет хорошо, не бойся… – тоже шепотом сказала она. – Никто ничего не узнает, ведь твои друзья тоже едва ли что-то помнят.
– Наверное, – он поднял голову, ловя ее взгляд. – Роза, милая, я клянусь, что никогда бы… у меня и револьвера нет! Да я бы и не смог!
– Я знаю, Шмуэль, знаю! – В порыве чувств – от радости, что он и правда говорил вчера не всерьез – Роза даже припомнила те его слова, возле церкви, и прошептала, чтобы только успокоить: – Ани мета алаих, амуд шэли…9
Он улыбнулся. И тут же болезненно поморщился, опять роняя голову ей на колени:
– А я умираю от этого вина. Что столь отвратительное мы пили вчера?
– Это ведь «Губернаторское»! Считается лучшим из виноделен моего отца: Сергей Андреевич так хотел его попробовать, что невесть где раздобыл целый ящик. Мне казалось, ты вполне разделяешь вкусы своего друга, глупенький, – она рассмеялась, перебирая его волосы.
– Да, оно приятно на вкус, но как же болит голова…
– А я говорила! – рассмеялась Роза.
– Согласен, ты мудрее меня, моя милая, впредь всегда буду тебя слушаться!
Ах, если бы…
Внезапно став серьезной, Роза, едва ни с мольбою, сказала:
– Шмуэль, давай скорее уедем из этого дома, прошу тебя!
И еще радостней ее сердце забилось, когда любимый, глядя ей в глаза, осмысленно и убежденно кивнул:
– Да, надо уехать. Мне сперва казалось хорошей идеей остановиться здесь, но теперь уж не уверен… Мне бы хотелось уехать с тобою Роза от всех прочих. В Европу, куда-то на юг, может быть в Неаполь или на Корсику, где родился Наполеон…
– Или в Венецию! – вспыхнула Роза, припомнив, что свою любовь героиня одного из романов нашла именно в Венеции.
– Или в Венеции, – согласился Шмуэль с ласковой улыбкой.
Роза тогда наивно подумала, что, если он согласен уехать с нею в Венецию, то уехать к папеньке с маменькой на Васильевский остров согласится тем более…
А впрочем, о сказанном во время тяжкого похмелья молодой муж забыл так же скоро, как и о сказанном до него. К вечеру снова был сытный ужин с переизбытком спиртного, и увещеваний Розы Шмуэль снова слушать не хотел. На третий день – ненавистный серб еще гостил в доме – история повторилась вплоть до деталей. Но теперь уж Роза, подобно Валентине Журавлевой, разругалась с благоверным и, отказавшись присутствовать в столовой, в слезах убежала к себе.
Выплакавшись, все-таки спустилась вниз и по гомону голосов поняла, что пир в самом разгаре.
Однако сон не шел, и Роза не придумала ничего лучше, как уединиться в одной из зал подле столовой. Это оказался музыкальный салон. Роза неважно играла на фортепиано, однако все же села к инструменту. Не зажигая в комнате света, начала медленно перебирать клавиши. И даже не услышала, как скрипнула дверь за спиной. Только нетрезвый голос.
– Валенька, ты? – Голос принадлежал Глебову.
– Нет, Сергей Андреевич, вы… вы обознались…
Но Глебов как будто даже обрадовался такой встрече:
– Роза Яковлевна! Играете, значит? Позволите мне присесть?
В полумраке Роза его почти не видела – но сразу почувствовала ужасающий страх, который сковал каждую ее мышцу. Даже язык не слушался. Выгнать Сергея Андреевича из комнаты в собственном его доме она, конечно, не сумела… А Глебов, и не дожидаясь приглашения, тяжело плюхнулся на узкую скамейку подле фортепиано. Ту самую, где уже сидела Роза. Чтобы не упасть, прижался непозволительно тесно, совершенно по-свойски притянул ее за талию еще ближе.
– Пустите, пустите, вы что!.. – запричитала Роза, пытаясь разорвать кольцо его рук – безуспешно, разумеется.
Глебов нетрезво рассмеялся и уже уверенней положил вторую руку на корсаж ее платья. Бессовестно сжал грудь под ним и грубо потянул нежные кружева, старясь оголить плечо. Послышался треск материи, под который Глебов, окончательно обезумев, принялся целовать ее шею и ключицы:
– Ну что вы, право слово, Роза Яковлевна… будто не видите, что я по вам с ума сходил с самого первого дня нашего знакомства…
– Да что вы делаете! Пустите, пустите!
Роза и не подозревала прежде, насколько она слаба, потому как Глебов ее сопротивлений словно вовсе не чувствовал. Добилась она только того, что соскользнула с табурета, больно ударилась об пол и оказалась полностью прижатой к паркету тяжелым телом Глебова.
И тогда-то ей вдруг показалось, что этому безумию конец, потому, что на ее лицо явственно легла полоска света – из только что приоткрывшейся двери. Кто-то стоял там, за порогом. Роза даже как будто видела тень.
Решив, что ее просто не слышат, Роза выгнулась и изо всех сил закричала:
– Помогите! Помо… – Глебов тотчас зажал ей рот огромной, отвратительно пахнущей жиром лапищей, но там, за дверью, ее все равно успели услышать. Просто не могли не услышать!
Только дверь так и не распахнулась полностью, и кто-то – Роза не видела кто – все еще стоял за ней. Стоял и чего-то ждал.
В какой-то момент сделалось столь невыносимо слушать, как рвется шелк ее платья, чувствовать, как грубые пальцы оставляют синяки на бедрах, и уворачиваться от жирных поцелуев, что Роза сдалась. Обессилила. Перестала кричать и сопротивляться – лишь отвернулась, зажмурилась, чтобы не видеть его лица. И беззвучно плакала. Почему-то именно это сыграло роль. Глебов вдруг затих, отпрянул, прекратив ее мучения, и только рассеянно пробормотал:
– Простите, Роза Яковлевна… я обидеть вас не хотел… я обознался… да, обознался! Думал, вы Валенька…
Только теперь дверь и распахнулась: в комнату вихрем влетел Гершель Лезин и сходу укрыл Розу до самой шеи своим сюртуком.
– Ну-ну, Роза Яковлевна, вас более не тронут, клянусь, – сдержанно посочувствовал он. – Встать сможете?
Роза не желала отвечать ему, она не желала разговаривать вообще ни с