Читать интересную книгу Тринадцатый Император. Часть 2 - Никита Сомов

Красоту печатного слова он открыл для себя поздно. Жуковский, Пушкин, Лермонтов - все они в детстве прошли мимо него. Отчасти из-за строгих общинных порядков, отчасти из-за собственной занятости, но с миром литературы Савелий Иванович познакомился уже в очень зрелом возрасте. Купил как-то по случаю старенькую книжку со стихами, раскрыл её дома и так и просидел, как заворожённый, пока не перехлестнул последнюю страницу. Познав же прелесть чтения, книжное слово он зауважал безмерно, и дня не мог прожить, чтобы вечерком, сидя за чаем с плюшками, не полистать какой-нибудь роман или на худой конец повесть. Даже специально расширил свой дом на Страстном бульваре, достроив целый этаж, в котором разместил книжный зал, библиотеку и кабинет. Начинать же утро с хрустящей, пахнущей свежей типографской краской, газеты в последние годы и вовсе стало его ежедневным ритуалом.

Газет Мохов выписывал более двух дюжин изданий всех направленностей, избегая лишь сугубо политического толка. Жизненная позиция его была такова - не лезь в свары власть имущих и они тебя не коснутся. И надо сказать данный принцип его еще ни разу не подводил.

Увлечение Мохова, а так же щедрое его меценатство начинающим писателям, создало Савелию Ивановичу высокую репутацию в среде букинистов Москвы. Перед ним были открыты двери всех литературных салонов, однако, будучи человеком, воспитанным в строгости и скромности, купец предпочитал провести вечер за чтением любимой книги, её обсуждению в незнакомой, шумно-болтливой компании.

Одно лишь угнетало Савелия Ивановича - что его абсолютная неспособность к языкам не позволяет ему насладиться изданиями иностранными. Читая рецензии на книжные новинки Франции, Англии, он лишь печально вздыхал и принимался томительно ждать выхода переводов заинтересовавших его повестей. Впрочем в последнее время купца-библиофила все чаще посещала идея нанять грамотных писак, владевших языками, и организовать собственное книгоиздательство.

* * *

В этот день Савелий Иванович, как обычно, после полудня передал управление в лавке на Манежной молодому, но уже дельному приказчику, кликнул ямщика и отправился в свой любимый трактир на Рождественке. Трактир для Мохова, как и для большинства русских купцов, был Главным Местом. В трактирах заключали сделки, пускались в разгул, назначали деловые встречи, проводили часы отдыха в дружеской беседе, ну и, конечно же, столовались.

Сегодня на Рождественке посетителей было немного. Это в воскресные дни и по праздникам трактир был всегда битком набит завсегдатаями, большей частью уже пьяными или же явившимися 'чуток добавить'. Но такие дни Савелий Иванович не жаловал, предпочитая проводить их, как это было заведено у них в общине, в кругу семьи, чинно, степенно.

В будни же зал трактира частенько был полупустым: большинство столов в трактире были именными, закрепленными за постоянными посетителями, и до известного часа никем не могли быть заняты кроме своего владельца. Так было и сегодня.

Пройдя по залу и поприветствовав присутствующих, Мохов подошел к своему столу и тепло поздоровался с сидящим рядом купцом Сосновским, с которым у него изредка бывали общие дела:

- Доброе утро, любезный Орест Гавриилович. Что-то новенькое читаете? - заинтересовался Мохов, увидев в руках своего давнего знакомца и традиционного собеседника газету с незнакомым названием 'Переводная Пресса'. Из газет в последние месяцы самыми популярными стала 'Метла', издаваемая Лесковым, и 'Голос', под редакцией Краевского. Хотя 'Метлу' Савелий Иванович не жаловал - уж больно жесткой была политика редакции. Да и материалы в ней были подобраны такие, что купцу, если сердечко пошаливает, лишний раз и читать не следует.

- Здравствуйте, Савелий Иванович, присаживайтесь, - приглашающе похлопал по спинке соседнего стула Сосновский, - сегодня утром общался с Гришиным, из казначейства, он и презентовал сей экземпляр. И в самом деле прелюбопытнейшее издание, как я понимаю, предназначенное для государевых чиновников, дабы они в курсе были как отечественной политики, так и настроений за границей. Публикуются в нём переводы статей о Руси из иностранных газет и журналов, причем из самых известных: 'The Times', 'Le Figaro', 'Die Presse'. Вот почитайте, - протянул он пару уже прочитанных и отложенных им в сторону страниц Мохову.

С опаской взяв предложенное, Савелий Иванович, задумчиво протянул: - Ну что ж, ознакомимся, пожалуй.

Присев за столик Мохов подозвал полового и попросил себе порцию осетрины с хреном, дымящийся каравай черного хлеба, ботвиньи с белорыбицей и сухим тертым балыком, тарелочку селянки из почек и серебряный жбанчик с белужьей парной икоркой. Ну и конечно десяток расстегаев с разными начинками, а вдобавок красного, байхового чая в огромной, именной чаше, расписанной золотыми петухами, положенной ему как завсегдатаю.

В ожидании заказа Савелий Иванович погрузился в чтение. Газетка была небольшой, едва ли в дюжину листов, но её содержание…

Первой в глаза бросилась заметка из североамериканского 'New York Times' с громким названием 'Великое противоборство в России'. Заинтересованный броским заголовком, Мохов принялся читать.

'Великое противоборство Русского Императора и аристократии продолжается,' - писалось в статье. - 'Мы обращали внимание в последнем выпуске на обращение Московского Дворянского Собрания, требующее создания всероссийского Имперского Парламента и представительства в нём аристократии. Аристократия ставит в вину Царю ослабление ее влияния, допуск в Московское Земское Собрание землевладельцев более низкого происхождения, но Имперское Правительство остается твердым в своем начинании. Это обращение и сопутствовавшие ему дебаты были без разрешения опубликованы в Санкт-Петербургском журнале и таким образом стали известны Европе. Напомним, что все это происходит на фоне сильных волнений, вызванных противостоянием между Самодержцем и дворянством, из-за участия представителей русской аристократии в недавнем покушении на Императорскую семью. В столице все ещё продолжаются аресты заговорщиков.

В противоборстве с дворянством Царя могли бы поддержать крестьяне, огромный и мощный класс, благодарный Государю за свое освобождение. Они должны выступить в его поддержку в трудную минуту, но у них есть свои собственные причины для недовольства, связанные с установлением их собственности и прав, и они пока что не так организованны, чтобы действовать вместе с Царем в его великой битве. Средний класс - как в Польше или на нашем собственном Юге - очень мал и едва ли обладает каким-либо политическим влиянием или опытом. Вероятно, допуск мелких землевладельцев в Московское Земское Собрание был усилием Короны создать средний класс.

Великая проблема для Царя - та, которая всегда возникает, если между Монархом и крестьянством нет промежуточного класса, сложность получения денег и займов. Император уже сделал несколько крупных займов в Английском банке, но его расходы огромны, и требуются новые срочные ссуды. Высший же свет в основном противостоит ему, а крестьянство до сих пор находится в слишком неспокойном и недовольном состоянии, чтобы помочь Государю. Он устраивает сложный и опасный эксперимент по управлению великим народом и без аристократии, и без Парламента. Он может достичь успеха, после того как общество успокоится в освобожденном состоянии, убедив крестьянство, что он является их естественным представителем и защитником, и с помощью местных администраций и лояльной прессы. Но мы полагаем, что обстоятельства вынудят его прибегнуть к истинному лекарству - Национальному Парламенту, представляющему все классы, однако с преобладанием делегатов от освобожденных крестьян. В таком составе начнется подлинно конституционная жизнь России. Представители, хотя и подчиненные Императору, должны приобрести определенную независимость через контроль над финансами. Мероприятия будут обсуждаться, замечательная политическая дисциплина установится в стране, общины будут преследовать свои интересы, классы станут бороться с классами на парламентской арене, и великие принципы Конституционного Правления будут проверены на русском народе.

Какое-то время долгая привычка к руководству и навыки управления имеющиеся у аристократии будут давать ей преимущество, но увеличивающееся богатство демократии, лидеры, которых двор будет предоставлять им, наряду с твердостью и силой чувства российского крестьянства, под неизбежным давлением современных институтов в конце концов превратят Россию в огромную демократию, управляемую Императором, подобно Франции. Сколько времени потребуется, чтобы эти политические условия взрастили такую демократию, управляемую Парламентом и Конституционным Монархом или Президентом, никто не может предсказать. Это может занять несколько поколений. Но, по крайней мере, мы можем видеть, что в России, как и везде в мире, аристократия должна уйти, и здесь, под совместной атакой Монарха и крестьянства, ее падение не может быть слишком далеким. Что бы ни было блестящего, элегантного или воодушевляющего во влиянии правящего класса, изощренного в культуре и в управлении, - и мы признаем, что что-то такое есть, по воле Провидения, - оно должно во всех странах уступить дорогу более монотонному, неброскому, но более решительному и подвижному влиянию великого народного класса - демократии.' Закончив чтение, Мохов задумался. Политические нюансы статьи его мало волновали. Да, конечно, он слышал о заговоре, о невинно убиенном царевиче, за которого он, как и наверное все москвичи, в ту памятную ночь, когда пришло это известие, поставил свечку в церкви, но вот о том, что в Москве появилось какое-то 'земское собрание' он слышал впервые. Сделав мысленную зарубку на память разузнать об этом поподробнее, Савелий Иванович продолжил чтение.