Читать интересную книгу «Мой бедный, бедный мастер…» - Михаил Булгаков

– Ай! Не ушиблись ли вы?

Фиелло бросил обломки в огонь, подставил откуда-то взявшуюся вторую скамейку. Буфетчик отказался от вежливого предложения хозяина снять штаны и высушить их у камина и, чувствуя себя невы носимо неудобно в мокром, сел с опаской.

– Я люблю сидеть низко, – заговорил хозяин, – с низкого не так опасно падать, а мебель теперь такая непрочная. Да, так вы говори те «осетрина»? Голубчик, продукт должен быть свежий. Да вот, кста ти, неугодно ли – прошу вас…

Тут в багровом свете, заходившем по комнате от весело разгорев шихся обломков, засверкала перед буфетчиком шпага, Фиелло выло жил на тарелку шипящие куски.

– Покорнейше…

– Нет, нет, отведайте, – повелительно сказал хозяин и сам отпра вил в рот кусок, – Фиелло, лимону.

Буфетчик из вежливости положил кусок в рот и понял, что жует что-то действительно первоклассное.

– Прошу обратить внимание, – говорил хозяин – каков продукт. А ломтик сала, – хозяин потыкал кончиком шпаги в тарелку, – тон кий ломтик! Он нежен в такой степени, что исчезнет немедленно, лишь только вы положите его в рот. Он оставляет ощущение мимо летного наслаждения, желание лимона, вина. Стакан вина?

– Покорнейше… Я не пью…

– Напрасно, – сурово сказал хозяин, – а в карты играете? Быть может, партию в кости?

Буфетчик, мыча, отказался от игр и, поражаясь тому, какие чуд ные эти иностранцы, дожевал баранину.

– Я, изволите ли видеть, хотел вот что сказать, – заговорил он, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом хозяина.

– Я – весь внимание, – поощрил тот гостя.

– Вчера двое молодых людей являются в буфет во время вашего сеанса и спрашивают два бутерброда. Дают червонец. Я разменял.

Потом еще один.

– Молодой человек?

– Нет, пожилой. У того трехчервонная бумажка. Опять-таки я разменял. Потом еще двое. Всего дали 110 рублей. Сегодня утром считаю кассу, а вместо денег разная газета!

– Скажите! – воскликнул хозяин. – Как же это так?

– А вы, изволите ли видеть, фокус вчера показывали, – стыдливо улыбаясь, объяснил буфетчик, – а они, стало быть, в буфет… и ме нять.

– Да неужели же они думали, что это бумажки настоящие? Какая наивность! Ведь я не допускаю мысли, чтобы они сделали это созна тельно.

Буфетчик грустно улыбнулся, но ничего не сказал.

– Да неужели же они мошенники? Нет, скажите, ваше мнение, – тревожно пристал хозяин к гостю, – мошенники? В Москве есть мо шенники? Это мне чрезвычайно интересно!

В ответ буфетчик так криво и горько улыбнулся, что всякие со мнения отлетели – в Москве есть мошенники.

– Это низко! – возмущенно воскликнул хозяин. – И я понимаю вас. Вы человек бедный… ведь вы человек бедный? А?

Буфетчик втянул голову в плечи, так что сразу стало видно, что он человек бедный.

– Сейчас мы это поправим, – заявил хозяин и позвал: – Фагот!

На зов появился уже известный всем Коровьев. В одежде его были некоторые изменения: под пиджачок он надел белый жилет с громад ным желтым пятном от пролитого соуса, а кроме того, нацепил на рва ные ботинки белые грязные гетры, от чего стал еще гаже, чем был.

– Фагот, ты с какими бумажками вчера работал?

– Мессир! – взволнованно заговорил Фагот-Коровьев. – Землю буду есть, что бумажки настоящие.

– Но позволь: вот гражданин буфетчик утверждает…

– Позвольте глянуть, – ласково заговорил Фагот и надел пенсне.

Буфетчик вынул из кармана пакет белой бумаги, развернул его и остолбенело уставился на Коровьева. В пакете лежало пять чер вонных купюр…

Буфетчик выпучил глаза.

– Настоящие, – сказал Коровьев.

– Якобы настоящие, – чуть слышно отозвался буфетчик.

Выражение необыкновенного благородства показалось на лице у Коровьева.

– Изволите видеть, мессир.

– Странно, странно, – сказал Воланд, – я надеюсь, вы не хотели подшутить над…

– Это было бы горько, – добавил Коровьев.

Буфетчик совершенно не помнил, как он попрощался и попро щался ли, и очнулся он только на лестнице.

Тут же на лестнице ухватился за лысую голову и убедился в том, что она без шляпы. Мучительно почему-то не хотелось возвращать ся. Тем не менее буфетчик повернул и, чувствуя какой-то озноб, по звонил в странную квартиру. Дверь на цепочке приоткрылась и опять показалось лицо обнаженной бесстыдницы.

– Вам что? – хрипло спросила она.

– Шляпочку я… – сказал буфетчик и потыкал себе пальцем в лысину.

Голая хихикнула, исчезла в тьме передней, через несколько се кунд полная голая рука просунула в щель мятую рыжую шляпочку.

– Покорнейше благо… – пискнул буфетчик, но его не слушали, дверь закрылась, и тотчас за нею грянула музыка.

«Тьфу, окаянная квартира!» – подумал буфетчик и пошел вниз.

Он вынул бумажник, заглянул, вытащил сложенные червонцы и зашатался. В руках у него вновь оказались газетные куски. Тут бу фетчик перекрестился. А перекрестившись, взвизгнул тихонько и присел. Шляпа на его голове мяукнула, вцепилась чем-то похожим на острые когти в лысину, затем прыгнула с головы, превратилась в рыжего кота и выскочила в форточку на площадке.

Даже самый храбрый не вынес бы такой штуки – буфетчик уда рился бежать.

Он ничего не помнил, ничего не видел, ничего не соображал и от дышался только в переулке, в который попал неизвестно зачем и не известно как.

Потом он увидел себя в церковном дворе, немножко полегчало, решил кинуться в церковь. Так и сделал. В церкви получил облегче ние. Осмотрелся и увидел на амвоне стоящего знакомого, отца Арка дия Элладова. «Молебен отслужить!» – подумал буфетчик и двинулся к отцу Аркадию. Но сделал только один шаг.

Отец Аркадий вдруг привычным профессиональным жестом по правил длинные волосы

МАРГАРИТА

Лишь только в Москве растаял и исчез снег, лишь только потянуло в форточки гниловатым ветром весны, лишь только пронеслась пер вая гроза, Маргарита Николаевна затосковала. По ночам ей стали сниться грозные и мутные воды, затопляющие рощи. Ей стали сниться оголенные березы и беззвучная стая черных грачей.

Но, что бы ей ни снилось: шипящий ли вал воды, бегущий в удиви тельные голые рощи или печальные луга, холмы, меж которыми то нуло багровое солнце, один и тот же человек являлся ей в сновиде ниях. При виде его Маргарита Николаевна начинала задыхаться от радости или бежала к нему навстречу по полю, или же в легкой ло дочке из дубовой коры без весел, без усилий, без двигателя неслась к нему навстречу по волне, которая поднималась от моря и посте пенно заливала рощу.

Вода не растекалась. И это было удивительно приятно. Рядом ле жало сухое пространство, усеянное большими камнями, и можно бы ло выскочить в любой момент из лодки и прыгать с камня на камень, а затем опять броситься в лодку и по желанию, то ускоряя, то замед ляя волшебный ход, нестись к нему.

Он же всегда находился на сухом месте и никогда в воде. Лицо его слишком хорошо знала Маргарита Николаевна, потому что сотни раз целовала его и знала, что не забудет его, что бы ни случилось в ее жизни. Глаза его горели ненавистью, рот кривился усмешкой. Но в том одеянии, в каком он появлялся между волн и валунов, уст ремляясь навстречу ей в роще, она не видела его никогда.

Он был в черной от грязи и рваной ночной рубахе с засученными рукавами. В разорванных брюках, непременно босой и с окровав ленными руками, с головой непокрытой.

От этого сердце Маргариты Николаевны падало, она начинала всхлипывать, гнала во весь мах лодку, не поднимая ни гребня, ни пе ны, и подлетала к нему.

Она просыпалась разбитой, осунувшейся и, как ей казалось, ста рой. Поступала одинаково: спускала ноги с кровати в туфли с крас ными помпонами, руки запускала в стриженые волосы и ногтями ца рапала кожу, чтобы изгнать боль из сердца.

Сотни тысяч женщин в Москве, за это можно ручаться здоровьем, жизнью, если бы им предложили занять то положение, которое зани мала Маргарита Николаевна, в одну минуту, не размышляя, не заду мываясь, задыхаясь от волнения, бросились бы в особняк на и поселились, и сочли бы себя счастливейшими в мире. лепестки и фотографию с печатью безжалостно сжечь в плите в кухне, листки также, никогда не узнать, что было с Пилатом во вре мя грозы.

И не надо! Не надо! Если она не отречется от него, то погибнет, без сомнений, засохнет ее жизнь. А ей только тридцать лет.

Вот солнце опять вырезалось из облака и залило мосты, и засве тились крыши в Замоскворечье, и заиграли металлические гости. Надо жить и слушать музыку хотя бы и такую противную, как похо ронная.

– О, нет, – прошептала Маргарита, – я не мерзавка, я лишь бес сильна. Поэтому буду ненавидеть исподтишка весь мир, обману всех, но кончу жизнь в наслаждении. Итак, послушаем музыку.

Музыка эта приближалась со стороны Москворецкого моста. С каждой секундой она становилась яснее. Играли марш Шопена. Первыми из-за обнаженных деревьев показались мальчишки, иду щие задом, за ними конный милиционер, затем пешие милиционе ры, затем человек пять с обнаженными головами и с венками в ру ках, затем большой оркестр и медленно ползущее сооружение крас ного цвета. Это был грузовик, зашитый окрашенными щитами. На нем стоял гроб, а по углам его четыре человека. Зоркая Маргари та Николаевна разглядела, что один из этих четырех был женщи ной, и толстой при этом. За печальной колесницей, широко разлив шись до самого парапета, медленно текла и довольно большая толпа.