Алексей печально усмехнулся, посмотрев на уже застывшее, перевалившееся через порог тело Григория. Вот и все, очередной напарник отправился туда «где несть ни радости, ни печали, а токмо жизнь вечная».
Еще печальней улыбка Алексея стала, когда он припомнил себя года полтора назад. Придурок малолетний, как говаривал Григорий, вечная ему память. Алексей вспомнил, как он радовался, что Михаил Второй отрекся, как ждал, что наконец-то в стране наступит желанный порядок и счастье. Впрочем, так думал не он один. Всем уже давно надоел и сам государь император, и его политика, всемогущество Третьей Его Императорского Величества Канцелярии, жандармы и Корпус Охраны, постоянные кризисы в экономике и засилье немцев, скупающих все самое лучшее, заваливших всю страну своими товарами. Алексею, как будущему военному, противно было, что армия целиком зависела от немецких советников царя, составлявших Военный Совет и командовавших основными округами. Все эти Рененкампфы, фон Бредовы, Бильдер-линги и Мейердорфы, набравшие силу после Великой войны, пользовавшиеся неизменным покровительством царской четы, стремившиеся все и всюду переделать на немецкий лад. Бесило и преклонение перед Священной Империей Германской Нации. Подумаешь, победители. Раздавили лягушатников, а с бриттами так ничего сделать и не смогли. Даже для борьбы с французами нашей помощи потребовали, хорошо тогда у Императора хватило соображения отказаться под предлогом подготовки удара на Индию. Ударили, как же. Кому нужно через пустыни и горы неведомо куда лезть, когда с Японией воевать надо.
Вот и итог — такая вот даже не война, а смута. Оказалось, что вокруг полно спасителей родины, каждый из которых имеет единственно верный ответ, и каждый такой спаситель, если только ему удавалось собрать группу единомышленников, стремился установить с ее помощью свою власть на таком участке бывшей Империи, на каком удалось. И каждый из них устанавливал на своем клочке территории свои законы и уничтожал всех, с ними не согласных.
Тут еще немцы вмешались и наложили лапу на Польшу, Прибалтику и Украину. Теперь там были протектораты, гетманства и рейхслянд.
МОНОЛОГ ИМПЕРЦА
— Здравствуйте, дамы и господа. Разрешите представиться. Николай Семенович Врангель. Нет, не родственник, однофамилец. Очень приятно,
Василий Семенович и Юлия Павловна. Очень приятно, Артур Исхакович.
«Н-да…, ни за что бы не подумал, что у господина с такой внешностью может быть фамилия Назгуладзе…»
— Куда еду? К родственникам в Нижний. Там, говорят, сейчас спокойно. «Оранжевые» еще не добрались, кагэбисты тоже, а совнардеп местные еще раньше разогнали. Гвардия Возрождения? Так она туда вроде и не дошла. Похоже, вряд ли дойдет, она с татарскими националистами, кажется, воюет не на жизнь, а на смерть. А в Нижнем, говорят, спокойно. Вот попробую пережить потрясения там. Ну что вы, что вы, какой же я военный. Так по «программе Михаила» проучился на специальных курсах при университете. Молодость, знаете ли, романтика победы…. «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», подвиг «Варяга», Сыпингайская битва, разбитые япошки. Да, все мы тогда были патриотами…
Что, простите? А, социаль-дэмократы. Ну, они как отбросами были, такими и сейчас остались, не так ли, господа? А вы, господин Назгуладзе, не из них будете? Нет? Извините, конечно, но вы о них вспомнили, не к ночи будь упомянуто. О, так вы конструктор. Да еще и оружейник. Вам тогда совсем неплохо можно устроиться: немцы, говорят, приглашают всех знающих инженеров. Нет, погодите-ка. То есть вы патриот и за Россию страдаете. Тогда вам в Возрожденцы надо. А, так вы в отставке. Поняяятно…
А не сыграть ли нам, дамы и господа, в покер? Ну что вы, какие деньги, на интерес, чтобы спать не хотелось. Говорят, здесь пошаливают и купе грабят. А еще слышал, банда черных появилась в окрестностях. Иногда и на поезд… Эй, что за… Извините, мадам, пообщаешься со всякой швалью и невольно переходишь на их язык.
Кажется, охрану бандиты добивают. Спокойно, господа, кто со мной? Вы, Василий Семенович? О, вижу резервиста, навыки не забывшего. Идемте. Оружие откуда? Да по случаю достал…
Ну, вот мы им и показали, что такое настоящая война. Но вы-то, вы-то, мадам, зачем под пули полезли? Риск благородное дело, но не женское. Мы и сами справились. Или вас пулеметчица анархистская вдохновила? Так видите, чем для нее игра в войну закончилась. Смерть всегда некрасива, а уж такая смерть… ладно, не будем.
Народ-то у нас каков, а? Сидели и думали, но нас все же поддержали. А если б сразу, вместе с охраной? Глядишь, и убитых столько не было бы.
Интересно, а где же наш конструктор? И чем тут так пахнет нехорошо в купе? Эй, господин хороший, вы что? Вылезайте из-под лавки, вылезайте. Да и… сходили бы вы, не при даме будь сказано, в ватерклозет, поменяли бельишко…
Вот так вот, Василий Семенович. Как он распинался о предателях — офицерах, о политиках антипатриотических. Как за Империю переживал. А как до дела дошло — и имеем, что имеем. Нет, в купе положительно не продохнуть, пойдемте в соседнее. Оно свободно, вечная память его прежнему обитателю.
Признаюсь вам честно, Василий Семенович, офицер, угадали вы. Не кадровый, из студентов.
И про это не будем. Или будем? Тогда скажу так. Присягал я, как вы, наверное, помните, раз из резерва, Его Императорскому Величеству. А он меня от сей присяги освободил, м-да. Отрекшись от престола и не назначив преемника. Так кто у нас остался в законной власти? Чьи приказы я выполнять должен? Своего начальника, понятно. А ему кто прикажет? Военный министр? Покончил самоубийством, дезертировал, короче. Комитет Государственного Благоустройства? А почему? И чем он лучше Совета Народных Депутатов или Временного Военного Правительства? Вот Гвардия Возрождения… да, туда и еду.
Кстати, есть у меня заветная фляжечка. После боя и по чуть-чуть нам доктор обязательно советовал. Так что — будем! За то, чтобы все возродилось! За Россию!
ЕСЛИ БЫ НИКОЛАЙ НЕ УМЕР ТОГДА
Профессор истории Санкт-Петербургского университета Сергей Сергеевич Ольденбург еще раз осмотрелся, проверяя, не забыто ли что-нибудь в спешке, и печально вздохнул. От печальных размышлений его оторвало деликатное покашливание стоящего у дверей извозчика. Вытесненные в мирное время таксомоторами, сейчас, при полном отсутствии топлива, извозчики брали реванш и немалый, если смотреть по деньгам. Впрочем, деньги обесценивались довольно быстро, так что цены росли непрерывно, и уже мало кого пугали суммы в сто и двести рублей.
— Все готово, барин, можем ехать, — сказал извозчик, типичный «Ванька» откуда-нибудь из-под Пскова или Новгорода.
— Да, едем, едем. — Профессор снял с крючка вешалки простую пыжиковую шапку и вытащил из кармана ключи. Выйдя на площадку, он под пристальным присмотром извозчика и дворника, татарина Ахмета, тщательно запер дверь и отдал связку Ахмету.
— Нэ волнуйся, барин, Ахмэт присмотрит, все хорошо будит, — успокаивающе сказал дворник, пряча в карман «петрушу» и связку ключей.
Профессор лишь кивнул головой и, спустившись по парадному вслед за дворником, сел в коляску на дутых шинах, в которой его уже ждала жена.
Спустя час профессор и его супруга поднимались на борт дирижабля «Лемберг» компании «Люфтганза Рус», готовящегося к отправке в рейс Санкт-Петербург — Хельсинки — Стокгольм.
Разместившись с помощью стюарда, молодого, расторопного ярославца, в каюте, профессор оставил жену отдыхать, а сам отправился на обзорную галерею. В стоящих там плетеных креслицах несколько пассажиров рассматривали царящую в ангаре предполетную суету. Заметив, наконец, своего спутника, профессор подошел и уселся в соседнее креслице.
— Здравствуйте, Сергей Сергеевич, — поздоровался, кажется ничего не замечавший, полусонный пассажир, видом напоминавший военного, по недоразумению одевшего гражданское платье.
— Здравствуйте, Александр Александрович, — ответил негромко профессор.
— Вы решились, Сергей Сергеевич? — спросил так же негромко военный.
— Да, я согласен, — ответил, волнуясь, профессор.
— Тогда до встречи в Лондоне, — сказал, вставая, военный, оставив на кресле пакет, поспешно убранный профессором во внутренний карман пиджака.
Через неделю в Лондоне по Гайд-парку прогуливалась, беседуя, пара джентльменов, в одном из которых посторонний наблюдатель признал бы профессора Ольденбурга.
— …Император Николай Второй не любил торжеств, громких речей, этикет ему был в тягость. Ему было не по душе все показное, искусственное, всякая широковещательная реклама. При этом Государь обладал совершенно исключительным личным обаянием. В тесном кругу, в разговоре с глазу на глаз, он умел обворожить своих собеседников, будь то высшие сановники или рабочие посещаемой им мастерской.