— Почему? — невероятно! Невозможно!
— Ну, трудно сказать. Все-таки оно еще сыровато. Над ним еще надо поработать, привести его в соответствие с глобальным стратегическим планом развития Корпорации.
— Я готова работать. С радостью.
— Нет. Все, что могла, ты уже сделала. Теперь этим вопросом будут заниматься профессионалы.
— Кто-кто? — задохнулась от возмущения я.
— Не надо думать, что все так просто. Ты сразу же решилась претендовать на слишком ответственный пост. Разве может человек без специального образования и опыта развить большое, неосвоенное направление. И потом, на это нужно время.
— Но вообще направление разрабатываться будет? — хваталась за призрачные шансы я.
— Наверное, будет. Теоретически, наверху все одобрили. Но, конечно форма и исполнение будут другими. Профессиональными и стратегически обоснованными.
— А что же мне делать?
— В смысле?
— Ну я же жила этим проектом, я на него надеялась. И теперь все это ляжет под сукно?
— Да нет же. Как только все приведут в соответствие, то тебя безусловно привлекут к практической стороне дела.
— А когда? — не отставала я.
— Я не знаю. Извини, Оля, у меня еще очень много дел, — непрозрачно намекнула она и я удалилась. Ну вот, еще один облом. А ведь я не сомневалась, что проект пойдет. И Сенокосов тоже. Вон он бежит, хочет узнать, что она мне сказала.
— Мне отказали, Паш. Сказали, что материал сырой и требует профессиональной доработки.
— Сочувствую, — он действительно сочувствовал, хотя для него это было только благом.
— Значит, я буду работать в твоем отделе еще неведомо сколько времени.
— Это плюс, — улыбнулся он и повел меня утешаться. К вечеру, когда мы наутешались коньяком, он вдруг разоткровенничался и решил поучить меня жизни.
— Ты, Оль, отличный специалист, но ни хрена не дипломат.
— Это почему, — пьяно возмутилась я.
— А потому. Я думаю, что твою идею зарубили, потому что она была слишком хорошая.
— Не поняла?
— У нас в верхах царит кумовство и коррупция. И никогда наверх никто не пустит чужого человека. У них там круговая порука. А ты слишком хороша, и можешь со временем затмить тех, кто там сейчас вершит судьбы
— Но ведь они заинтересованы же в процветании Корпорации?
— Они заинтересованы только в набивании собственных карманов. А поскольку лично им от возвышения тебя ни холодно ни жарко, то они решили на всякий случай зарубить и тебя, и идею.
— Это же саботаж. Как же это допускает наш умнейший директор?
— Директор что может видеть? Только то, что ему покажут его приближенные. А у него самая приближенная — Молотова. Он на мир смотрит ее глазами. Значит — она ему сказала, что твоя идея не перспективна.
— Но мне она говорила, что проект отличный.
— В этом и заключается искусство дипломатии. Тебе говорить одно, ему — другое, а делать третье.
— То есть, шансов выдвинуться у меня практически нет.
— Ну почему? Я говорил о тебе с Алиной. Ей-то ты очень понравилась. Она через тебя подтвердила, что она прекрасный руководитель, фанат Корпорации. И что не зря получает свою зарплату. Так что она готова предложить тебе место начальника отдела вторичного жилья, когда оно появится.
— И то хлеб, — успокоилась я. В конце концов, я имею хорошую работу, и за этот квартал получу свои две тысячи, то есть больше, чем за прошлый. Возможно что в будущем меня все-таки продвинут вверх. Кто-нибудь. Все же я не вижу поводов унывать.
Глава 6
Убеждающая, что поводы унывать есть
Определенно, конец года для меня — традиционно период возникновения трудностей и проблем. Как так, еще летом все было так хорошо, я мечтала о хорошей должности, о романе с роскошным мужчиной, о деньгах и уважении родственников, а теперь сижу в тоске и скуке, и не знаю куда себя деть. Куда спрятаться от чувства, что я дура набитая, которая ни на что не способна, никому не нужна и ничего не может. Машина у меня плохая, только и делает, что жрет деньги. Не прошло и полгода, как она снова начала выдавать мне сюрпризы. Да какие там на фиг полгода? Десятого октября машина наотрез отказалась заводиться. Я перегородила полосу на светофоре около склифа и битый час слушала ругань издерганных пробкой водил.
— Что растопырилась, коза?
— Вали отсюда.
— Накупят себе помоек, потом мешают людям ездить. — Я не обращала внимания. Ругаться могут все, а вот взять и отбуксировать меня до сервиса рискнул только один. И тот за триста рублей, хотя ехали мы от силы пятнадцать минут. Оказалось, что в машине поврежден датчик впрыска топлива, поэтому она переливает бензин и глохнет. Полдня я искала по магазинам хренулечку размером с булавку, а стоимостью с брильянт.
— Вам, девушка, надо бы и масло поменять.
— Зачем?
— Стучит движок.
— Он же новый!
— А если на таких свечах ездить, то и новый застучит. — Утешил он меня. Нет, чудеса отечественного автопрома не для меня. Что делать, я уже привыкла ездить на рынок на колесах, но по хорошему от такого помощника надо было избавляться, и чем быстрее, тем лучше.
В конце октября в офисе нам объявили радостную новость.
— В связи с изменением рыночной ситуации и расширением клиентской базы руководство приняло решение увеличить минимальный план маклера в отделах вторичного жилья. С отметки в пять тысяч за квартал до отметки в семь. — Вот это был удар. Наше общество единоличников забурлило, сплотилось и попыталось бастовать, так как и план в пять штук тянули далеко не все. А вытянуть из москвичей, жаждущих жилищных перемен, семь тысяч могли вообще единицы. Я оставалась в стороне, так как в последнем квартале била все возможные рекорды. К моей обычной норме в шесть-семь тысяч к Новому Году добавлялся договор о расселении большой коммунальной квартиры. Если все сложится, а на благополучный исход указывали и наличие покупателя, и наличие квартир для переезда коммунальщиков, и наличие огромного всепобеждающего желания с их стороны больше никогда не видеть осточертевшие лица друг друга. К тому же все они меня любили, поили чаем и уговаривали не тянуть, а дать им квартиры попроще. В таких условиях было бы странно не завершить дело победой. А в этом случае мой план взлетит до суммы чуть ли не в пятнадцать тысяч, ведь комиссия за расселение составляла около десяти тысяч.
— Хорошо тебе, Олька. Такие бабары срубишь, — страдали сослуживцы и молили милосердного Бога обломать мне рога и развалить договор.
— Хорошо, — соглашалась я, но про себя повторяла: