Читать интересную книгу Последняя реликвия - Эдуард Борнхёэ

— Может быть, — не возражала Агнес, лелея какую-то тайную мысль.

— Ну вот видишь! — обрадовался простак-хитрец. — Когда я думаю о твоих капризах, у меня иногда возникает желание и сейчас еще поиграть с тобой, как кошка с мышью.

— Что ж, попытайте счастья!

— Хорошо! Но не слишком ли это будет больно твоему маленькому сердечку? Ты и без того сколько дней провела в постели! А тут еще я подвергну тебя испытаниям. Как ты будешь без меня?..

— Посмотрим!

— Например, если бы я стал к тебе немного холоднее или даже некоторое время вообще избегал бы тебя, а? Что ты на это мне скажешь?

— Это было бы для меня заслуженным наказанием, — Агнес сделала вид, что пригорюнилась.

— Ну, так выбирай теперь сама: наказание… или все-таки свадьба?

— Думаю, что я больше заслуживаю наказания, — вздохнула Агнес.

— Ты действительно заслуживаешь наказания за свои вечные капризы, — согласился Рисбитер, окинув девушку осуждающим взглядом, — однако я, при своем великодушном сердце и при великом терпении, все же предпочел бы свадьбу… — в порыве страсти юнкер схватил ее за плечи. — Скажи наконец, Агнес, почему ты позволяешь себе такие выходки и заставляешь меня напрасно ждать?

— Я совсем не заставляю вас ждать, — высвободилась Агнес. — Устраивайте, сударь, свадьбу, когда хотите, только не со мной.

— Пустое упрямство, пустое упрямство! — проворчал Рисбитер. — Ты хорошо знаешь, что мне нетрудно было бы найти другую невесту, но это ничего не значит. Я хочу жениться только на тебе, и ты, уверен, хочешь выйти замуж… за меня, так как лучшего мужа нигде не найдешь; но ты упрямишься, издеваешься надо мной и медлишь, ты не веришь, что я тебя люблю, и играешь со мной, как кошка с мышью. Но ведь я доказал своими славными подвигами, насколько горячо я люблю тебя. Ради тебя я почти один ворвался в пыльтсамааский замок и захватил в плен смертельного врага твоего отца, а в Куйметса я наверняка спас бы твою жизнь если бы ты подождала немного, а не убегала с этим… с этим… подозрительным типом. Ты улыбаешься, но что правда — то правда. Ради тебя я перебил две дюжины русских, и с твоей стороны было ошибкой, что ты позволила спасти себя презренному человеку.

— Прошу прощения… — вспыхнула Агнес. — Но где были вы, храбрый юнкер, когда русские ломились ко мне в дверь? Почему не пришли ко мне на помощь?

— Я где был? — Рисбитер взглянул на нее как-то осоловело. — Нет ничего проще!.. Неужели ты сама не догадалась, любимая? Они потому и ломились к тебе в дверь, что убегали от меня. Я настигал их — вот они и искали спасения за каждой дверью.

Агнес пожала плечами:

— Я не вполне уверена. Было темно. Но, стоя на балконе, все-таки кое-что видела… Не вы ли, доблестный юнкер, в это время, как затравленный заяц, скакали по саду?

— Я — как затравленный заяц? — выпучил глаза Рисбитер. — Ты и правда ничего не видела. Как раз в тот момент я гонялся по саду за русскими…

Следствием этого разговора было то, что на следующий день разобиженный Рисбитер уехал в Курляндию, в свое поместье. Прощаясь с Агнес, он придал своему лицу хитрое, многозначительное выражение, как будто хотел сказать: «Не моя вина, если я терзаю твое сердце! Ты меня достаточно подразнила, теперь кайся! Теперь я — кошка, а ты — мышка!».

По странному стечению обстоятельств, отъезд Рисбитера совпал как раз с тем временем, когда рыцарь Мённикхузен готовил со своим отрядом новый поход против русских; можно было подумать, что у юнкера Ханса нет большой охоты выступать против русских, будто ему «наскучило» совершать геройские подвиги; так, по крайней мере, говорили с язвительными улыбочками его враги, а среди мызных людей врагов у него было более чем достаточно. Мённикхузен отпустил его без сожаления: барон, человек опытный, уже разобрался в своем несостоявшемся зяте и был доволен, что хоть на время избавился от этого лживого, изворотливого человека, присутствие которого постоянно напоминало рыцарю о его нарушенном обещании.

Когда Рисбитер со своим обозом удалился, Мённикхузен грустно сказал дочери:

— Как было бы хорошо, если бы ты вместе с каким-нибудь достойным супругом уехали отсюда, сопровождаемые моим благословением!.. Чтобы ты, дочь, уехала подальше от войны.

— Неужели тебе так хочется поскорее от меня избавиться? — печально спросила Агнес.

— Я хочу, прежде всего, чтобы ты была счастлива.

— Я ведь счастлива. Мое счастье — это быть с тобой, любить тебя, заботиться о твоем доме.

Мённикхузен покачал головой:

— Со мной ты сейчас все равно не можешь остаться, дочь… Я иду на войну, а там не место девушке. Ты уж видела, как это может быть опасно.

— С тобой, отец, я ничего не боюсь, — заверила Агнес.

— Тем сильнее я боюсь за тебя. Я не хочу, чтобы ты вторично подверглась смертельной опасности. Кроме того, я теперь вижу, что совсем не гожусь в воспитатели девушки. Мой способ воспитания принес дурные плоды.

— Отец! — воскликнула Агнес протестующе.

— Ну, ну, не пугайся! Я не хочу сказать, что ты плохая дочь, но я тебя слишком избаловал, ты стала капризной и упрямой. Теперь я уверен, что тебе крайне необходимо более строгое воспитание, иначе ты сама себя сделаешь несчастной.

— Как я могу сделать себя несчастной? — не могла понять девушка. — Что ты говоришь!

— Поспешным словом, необдуманным поступком, неоправданным отказом… Да мало ли что еще! Легкомыслия хватает в твои лета, — барон поглядел на дочь не без некоторого сожаления. — Послушай теперь, что я решил относительно тебя: для начала я отправлю тебя в монастырь Бригитты[14], под надзор аббатисы Магдалены — родной сестры твоей матери. Аббатиса — поистине святая женщина. Может быть, ей удастся молитвами и благочестивым примером сломить твое упорство.

В глазах у Агнес отразился испуг.

— Ты хочешь держать меня в заточении, в монастырских стенах! — воскликнула она, бледнея и отступая от него на шаг. — О, пощади меня, отец!

— Не в заточении, а только под более строгим надзором, для твоего же блага, — объяснил Мённикхузен, глядя куда-то в сторону. — Не думай, дочь, что тебя хотят постричь в монахини. Ты воспитана в благочестивом учении Лютера, и никто не посмеет принудить тебя от него отказаться. Ты должна только снова научиться молиться Богу — ты, по-видимому, разучилась это делать. Быть может, даже твоя вера в Господа пошатнулась, когда ты насмотрелась этих ужасов войны. Да, так бывает… Когда же я вернусь с войны и увижу, что ты исправилась, все закончится благополучно, к нашей общей радости.

— Но я не хочу жить в монастыре! — возбужденно воскликнула Агнес. — Тетя Магдалена недолюбливает меня, у меня всегда был тайный страх перед ней! Чем я провинилась, что ты отталкиваешь меня?., что ты наказываешь меня?..

— Вот, опять ты капризничаешь, Агнес, — удрученно покачал головой Мённикхузен. — Сама подумай: я не могу оставить тебя в Таллине. На попечение кого? Бургомистра? Под защитой шведского отряда? Все это ненадежно. А если русские завтра-послезавтра придут под стены города и начнут штурм?.. Ты уже видела, что стало с нашей мызой.

— Тогда я тайком убегу из монастыря и последую за тобой.

— В монастыре стены, ох, высокие, — улыбнулся Мённикхузен, видя, что дочь, кажется, начала понимать его доводы. — Есть только одно средство, которое может тебя избавить от всего этого.

— Какое? Скажи, дорогой отец! — заговорила Агнес с жаром. — Я все исполню, лишь бы ты не отталкивал меня.

— Тогда пошлем гонца за Рисбитером и позовем его обратно, — барон вряд ли стал бы это делать, он уж и в Рисбитере разочаровался, и понял, что Агнес на это никогда не согласится; но это был веский аргумент в споре со строптивой дочерью.

Луч радостного возбуждения угас в глазах девушки. Она поникла головой, словно увянув, и тихо сказала:

— Лучше я отправлюсь в монастырь, отец.

…Несколько дней спустя Агнес поселилась в монастыре Бригитты, а Каспар фон Мённикхузен с большим отрядом мызных людей покинул Таллин.

Монастырь Бригитты — наследие периода католицизма, окончившегося в Эстонии в 1525 году, в описываемое время еще был огромным, величественным строением с множеством различных служб. Монастырь обладал большими богатствами и угодьями и славился глубоким благочестием своей тогдашней аббатисы. Монастырский устав отличался большой строгостью: он требовал уединения, полного подчинения настоятельнице и бесконечных молитв.

Главное здание монастыря находилось у северной стены большой церкви и имело два этажа; наверху находились кельи монахинь, в нижнем этаже — кельи монахов. Монахи и монахини могли встречаться только в церкви, куда с каждого этажа вел особый коридор. Высокая стена, окружавшая монастырь, была в последнее время еще надстроена и дополнительно укреплена; это было крайне необходимо, потому что с введением новой — лютеранской — веры у таллинцев поубавилось уважения к святому месту, и богатства монастыря стали приманкой для грабителей.