Фосетт включил в состав своей экспедиции британского офицера, члена КГО, которого рекомендовал ему Ривз, однако в последний момент офицер пошел на попятную. Фосетта это не остановило:[73] он разместил в газетах объявление и в итоге завербовал в свой отряд австралийского боксера Льюиса Брауна, ростом шесть футов пять дюймов, и тридцатиоднолетнего американского орнитолога Эрнеста Холта. Браун был из грубых и необузданных парней фронтира, и перед тем, как отправиться в поход, он «впрок» насыщал свои сексуальные аппетиты. «Я же не каменный!» — заявлял он Фосетту. Холт, напротив, был чувствительным молодым человеком, который вырос в Алабаме, собирал змей и ящериц и с давних пор жаждал стать путешественником-натуралистом, подобным Дарвину. Как и Фосетт, он переписывал в свой дневник стихи, чтобы потом читать их в джунглях; там были и слова Киплинга: «Мечтатель, чей сон явью стал!»[74] Кроме того, Холт крупными буквами напечатал на обложке дневника адрес одного из родственников — «На случай фатального инцидента».
Трое участников экспедиции собрались в Куябе, столице штата Мату-Гросу. Шесть лет Фосетт провел вдали от Амазонки; каучуковая лихорадка за это время схлынула, причем главную роль в ее окончании сыграл бывший председатель Королевского географического общества — сэр Клементс Маркхем. В 1870-х годах Маркхем организовал контрабандный вывоз семян деревьев-каучуконосов в Европу, и их развезли по плантациям, разбросанным по британским колониям в Азии. В сравнении с грубым, неэффективным и дорогостоящим извлечением каучука-сырца в джунглях его выращивание на азиатских плантациях оказалось простым и дешевым, давая при этом обильный урожай. «В Манаусе погасли электрические огни, — писал историк Робин Фурне. — В доме оперы все умолкло, и драгоценные камни, некогда наполнявшие его, исчезли… Летучие мыши-вампиры кружили вокруг люстр в полуразрушенных дворцах, пауки сновали по полу».
Фосетт замечал, что Куяба — «обнищалое, отсталое местечко», которое давно пришло в упадок: «город мог считаться таковым лишь по названию». Грязные улицы поросли травой; лишь центральная была освещена электрическими лампочками. Собирая снаряжение и припасы для экспедиции, Фосетт опасался, что за ним следят. И в самом деле, генерал Рондон поклялся, что не выпустит англичанина из своего поля зрения, пока не раскроет его истинные намерения. В своей переписке Фосетт начинает пользоваться шифром, дабы скрыть свой маршрут. Как Нина объясняла в письме к доверенному другу, «шир. от x + 4 до x + 5, долг, у + 2, где X вдвое больше числа букв в названии города, где он жил вместе с нами, а у — номер дома в Лондоне, где я его навещала».
«Никому не раскрывайте ключ к этому шифру», — просила она.
Фосетт получил напутствие от Джека, писавшего, что когда-то его посетило «сновидение», в котором он входил в храм древнего города наподобие Z. Джек надеялся, что «на всех этапах своего странствия» отец будет «под защитой», и желал ему счастливого пути. Местного жителя, выбранного им в качестве посредника, Фосетт попросил: в случае, если его родные или друзья «начнут волноваться, не получая от меня вестей, пожалуйста, успокойте их твердым заверением, что наш путь не может окончиться нежелательным образом и что в ходе маршрута мы непременно будем посылать о себе известия». В письме к Келти он поклялся: «Я собираюсь достигнуть этого места и вернуться обратно». Затем, в сопровождении двух своих спутников, двух лошадей, двух волов и пары собак, он отправился на север, в сторону реки Шингу, сжимая мачете, как рыцарь сжимает свой меч.
Но вскоре все пошло наперекосяк. Ливни затопили их путь и привели в негодность снаряжение. С Брауном, несмотря на его непобедимо-свирепый вид, случился нервный срыв, и Фосетт, опасаясь новой катастрофы а-ля Мюррей, отправил его назад в Куябу. Холт также расклеивался все больше: он заявлял, что полевые исследования в таких чудовищных условиях проводить невозможно, и с маниакальной тщательностью каталогизировал всех насекомых, нападавших на него, так что в конце концов в его дневнике уже не появлялось больше никаких других сведений. «Серьезно болен из-за насекомых, — выводил он, добавляя: — Дни тяжкого труда, ночи тяжких мучений — вот она, жизнь путешественника! А где же романтика?»
Фосетт впал в ярость. Как ему добраться куда бы то ни было с «этим калекой»? — вопрошает он в своих путевых заметках. Но и сам Фосетт, которому было уже пятьдесят три, теперь утратил неуязвимость по отношению к силам природы. Его нога распухла, в нее попала инфекция. «Меня уже давно тревожит больная нога, особенно сильно по ночам, так что я почти не мог спать», — признается он в дневнике. Однажды ночью он принял пилюли опиума и тяжело заболел. «Слечь в постель — для меня чрезвычайное происшествие, и мне было страшно стыдно за самого себя», — пишет он.
Прошел месяц после начала путешествия, и животные начали сдавать. «Это ужасно, ничьи нервы не выдержат, когда смотришь, как вьючная скотина медленно умирает», — писал Холт. Вол, тело которого кишело личинками, лег и больше не поднялся. Одна из собак стала умирать с голода, и Холт пристрелил ее. Утонула лошадь. Потом другая лошадь упала на ходу, и Фосетт положил конец ее мучениям с помощью пули: это было как раз в том месте, которое позже стали называть Лагерем мертвой лошади. Наконец Холт распростерся на земле и провозгласил: «Не обращайте на меня внимания, полковник, идите дальше и оставьте меня здесь умирать!»
Фосетт знал, что эта экспедиция может стать для него последним шансом доказать его теорию о Z, и он проклял богов за то, что они сговорились против него: он бранил их за погоду, за своих спутников, за войну, которая так его задержала. Фосетт понимал, что, брось он Холта, тот умрет. «Оставалось лишь вернуться с ним обратно, — позже писал Фосетт, — и признать, что экспедиция провалилась самым досадным образом».
Чего ему не хотелось признавать, так это того, что его собственная зараженная нога сделала продвижение вперед почти невозможным. Когда отряд мучительно пробирался обратно, к ближайшему форпосту на фронтире, на протяжении тридцати шести часов страдая без воды, Фосетт заметил Холту: «Выходить из ада всегда трудно».
Когда они объявились в Куябе в январе 1921 года, посол Пейджет отправил Нине телеграмму, в которой говорилось лишь: «Ваш муж вернулся». Нина спрашивала у Гарольда Ларджа: «Как вы думаете, что это означает? Мне кажется, все-таки не поражение! Может быть, он и не нашел „затерянные города“, но я думаю, что он наверняка обнаружил что-нибудь важное, а то он бы ни за что не вернулся». Тем не менее пришел он ни с чем. Генерал Рондон выпустил злорадное заявление для прессы, где сообщалось: «Экспедиция полковника Фосетта прекращена… несмотря на все самолюбие путешественника… Он вернулся отощавшим, понятным образом разочарованный тем, что вынужден был отступить, даже еще не войдя в сложнейший для передвижения район Шингу». Совершенно уничтоженный, Фосетт начал строить планы возвращения в джунгли вместе с Холтом: контракт с ним оставался в силе, к тому же Фосетт больше не мог позволить себе ничьи услуги в своем нынешнем финансовом положении. Супруга американского вице-консула в Рио, которая дружила с женой орнитолога, послала Холту письмо, заклиная его не идти:
Вы сильный, крепкий молодой человек, так зачем же вам… намеренно отказываться от собственной жизни? А вы сделаете именно так, если снова пойдете в Мату-Гросу… Все мы понимаем, что вы чрезвычайно интересуетесь наукой и любите ее, но какую пользу вам или миру может принести это бесцельное путешествие в никуда? <…> А как же ваша мать и сестра? Разве они для вас ничего не значат? <…> Когда-нибудь одной из них или им обеим вы понадобитесь — и где же вы в это время будете? Вы не имеете права жертвовать своей жизнью только потому, что так хочет человек, которого вы не знаете. Да, это правда, много жизней было положено на алтарь блага человечества, но чем эта бессмысленная погоня за недостижимым способна помочь миру, что она может ему дать?
Однако Холт был полон решимости участвовать в этой экспедиции, пройдя весь путь с начала до конца, и отправился в Рио, чтобы собрать необходимое снаряжение и провиант. Между тем Фосетт обдумывал все стороны поведения Холта в недавнем походе, вспоминая каждую его жалобу, каждый промах, каждую ошибку. Он начал подозревать (хотя у него и не было доказательств), что Холт — предатель, сообщающий информацию доктору Раису или другому фосеттовскому сопернику. Фосетт направил Холту послание, где писал: «К несчастью, мы с вами живем и мыслим в разных мирах и смешиваемся не лучше, чем вода и масло… А поскольку для меня цель этого путешествия стоит на первом месте, а личные соображения — на втором, я предпочитаю закончить дело в одиночку, а не рисковать результатом без необходимости».