Кстати сказать, землячество, стоящее близко к посольству и консульству, никогда не пользовалось симпатиями широких студенческих кругов. <...>
Депутаты Либкнехт и Корфанти, обрушившись на правительство за царящие в университете порядки, не пощадили и землячества».
Они обрисовали его очень нелестно, назвав членов его попрошайками и указав, что они существуют за счет «истиннорусских» покровителей, преследуют антисемитские тенденции, отмежевываются от прочего нуждающегося студенчества.
Я предал по телеграфу в «Русское Слово» содержание парламентских прений и в своей депеше, реферируя речи Либкнехта и Корфанти, употребил выражение «далее ораторы разоблачили черносотенное землячество, субсидируемое посольством».
Землячество усмотрело в этой фразе оскорбление и прислало ко мне депутацию из нескольких членов с предложением отказаться от своих слов и реабилитировать его во мнении читателей «Русского Слова». Я, разумеется, от этого наотрез отказался, указав землячеству, что оно обратилось не по тому адресу, ибо реабилитировать его могут лишь Либкнехт и Корфанти, а не я.
Однако землячество рассудило иначе и привлекло меня к ответственности за оскорбление в печати. Моим защитником выступил депутат-адвокат Либкнехт, а землячество пригласило себе в защитники известного антисемитского деятеля, адвоката Бредерека, подчеркнув этим лишний раз свое политическое мировоззрение.
В первый раз процесс разбирался пред шарлоттенбургским судом. Инкриминируемую фразу суд признал оскорбительной и приговорил меня к 150 маркам штрафа, с заменою в случае несостоятельности пятнадцатью сутками ареста, и несению всех судебных издержек. Торжеству землячества не было пределов... Но депутат Либкнехт, по моей просьбе обжаловал приговор в высшую инстанцию — Landesgericht.
Ко второму разбору, который состоялся в среду, 17-го (4-го) апреля, мой защитник, как и вызванные по его настоянию эксперты явились во всеоружии данных по вопросу о «черносотенстве».
Тут фигурировали статьи Меньшикова26, думские отчеты о союзе «истиннорусских людей», парламентские стенограммы ландтага и еще уйма другого материала, доказывающего однородность понятий: «черносотенцы» и так называющие себя «истиннорусские люди».
Дело, однако, до разбора не дошло.
Суд, по формальным причинам, постановил дело за неясностью прекратить.
Таким образом, землячеству придется теперь нести довольно значительные судебные издержки.
Андрей Седых в своей статье-некрологе27 особо подчеркивает, что:
Влияние заграничных корреспондентов столичных русских газет в эти годы было очень велико, — с ними считались и министры и дипломаты и нередко через журналистов, неофициальным путем, в Петербург давали знать то, что нельзя было сказать в официальных нотах. И.М. Троцкий много раз участвовал в этой закулисной игре. Он знал германского премьер-министра фон Бюлова, встречался с Бетман Гольвегом и кайзером Вильгельмом II28, с русскими министрами, приезжавшими в Германию.
Сам Илья Маркович рассказывает в одной из своих статей-воспоминаний29 забавную историю на тему «политическая закулиса», связанную с визитом в 1912 г. в Германию британского военного министра лорда Холдейна. Из этой статьи можно судить и о его личном авторитете как «серьезного» журналиста и о внимании, с каким русское правительство относилось тогда к политическим новостям, публикуемым в «Русском слове».
Итак, И.М. Троцкий пишет, что по прибытию лорда Холдейна германский МИД опубликовал заявление о цели его визита, в котором «кратко, но малоубедительно» сообщалось:
Лорд Холдейн как бывший студент Лейпцигского университета, любя и ценя германское искусство, решил освежить свои познания и осмотреть некоторые берлинские музеи и картинные галереи. <...>
Я, состоя тогда берлинским корреспондентом «Русского слова», догадывался приблизительно, зачем почтенный британский муж пожаловал в Берлин и решил добиться свидания с ним. Редакция «Русск<ого> слова» и, особливо, ее беспримерный редактор Ф.И. Благов на расходы по информации не скупились. На информацию читателя можно было тратить любые деньги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я послал лорду Холдейну городскую депешу, прося меня принять.
На другой день состоялось свидание. Лорд Холдейн, <...>, отлично говорящий по-немецки, принял меня чрезвычайно приветливо.
Не ожидая обычных вопросов интервьюера, он стал рассказывать о своих заданиях в Берлине.
Говорил о том, что конферировал с тогдашним премьер-министром фон Бетман-Гольвегом, с фон Тирпицем и другими тогдашними политическими деятелями Германии. Рассказывал о сделанном им предложении о взаимном сокращении англо-германских морских вооружений, не преминул упомянуть о трудностях переговоров и о чинимом фон Тирпицем в этом направлении противодействии.
Короче, рассказывал такие интимные подробности, которые журналисту редко приходилось слышать от дипломата.
Слушая Холдейна, я решительно не понимал, чем я ему обязан подобной откровенностью.
Загадка, однако, скоро разъяснилась. Прощаясь Холдейн, улыбаясь сказал: «Пожалуйста, не звука об этом в газете. Вся, что я сообщил, это только для Вашей личной информации». <...> Вот тебе и сенсационное интервью!
Но я решил спасти положение и <...> рассказал лорду Холдейну следующий пикантный факт <...> из жизни одного германского журналиста в эпоху Бисмарка:
«Однажды “Железный канцлер” пригласил к себе покойного редактора “Берзен-курьера”30 доктора Клаузнера, игравшего видную роль в германской публицистике.
Бисмарк любезно принял журналиста и сообщил ему известие большой государственной важности, предварив, однако, что об этом в газете и заикнуться нельзя.
— Помните, доктор, я вам доверил государственную тайну.
<...>
Клаузнер, польщенный доверием “Железного канцлера”, крепко держал язык за зубами.
Через несколько дней Бисмарк снова зовет к себе журналиста, опять рассказывает ему то же самое и опять напоминает об обете молчания. Клаузнер остается верен данному обещанию.
Проходит неделя, и Клаузнер сызнова у Бисмарка:
— Почему в вашей газете нет ничего из того что я вам рассказал? — Ваше сиятельство!.. <...> Вы говорили о государственной тайне... — Эх, вы! Неужели вы полагаете, что государственную тайну я доверю именно вам?!»
— Я рассказал вам, милорд, этот эпизод в надежде на то, что вы не захотите меня поставить в такое же глупое положение. Все вами сообщенное я сегодня же опубликую, а заодно расскажу читателям и эпизод Бисмарк-Клаузнер.
Лорд Холдейн рассмеялся, но ничего не сказал.
Разумеется, я немедленно все это напечатал в «Русском слове».
Беседа с Холдейном всполошила Петербург. Бывший министр Сазонов потребовал от «Петербургского телеграфного агентства»31 проверить через своего берлинского корреспондента аутентичность беседы. <...> Британский лорд и министр не опроверг подлинности беседы. <...> он только спросил, была ли статья <...> подписана моим именем. Ему ответили утвердительно.
— Если джентльмен подписывает статью своею фамилией, значит ее содержание аутентично.
И все же на основании анализа всего корпуса публицистического и эпистолярного наследия И.М. Троцкого можно с уверенность утверждать, что политика никогда не была его «коньком». Он отдавал ей дань «по обязанности», а настоящие интересы его всегда были связаны с миром искусства, главным образом с жизнью литературной среды. Как и в российских столицах, в Берлине он был вхож в литературные салоны, «куда доступ открыт был лишь для приглашенных». В одном из таких салонов И.М. Троцкий познакомился, а затем и сдружился с «младшим графом Хюзлер-Хезлером» (о нем см. ниже) — бывшим прусским офицером, оставившим военную карьеру ради занятий литературой:
Мы обменивались письмами, строили всякого рода издательские планы, из которых ровно ничего не вышло. Они рухнули в огне вспыхнувшей мировой войны32.