Молодое поколение, предводительствуемое Гауптманом и Зудерманом, отвернулось от дамского кумира. Социальная драма и реалистический роман «молодой Германии», натуралистическая школа Золя и Мопассана, быстро вытеснили выспренного Пауля Хайзе, витавшего мыслями в голубом небе Италии. <...> Даже поднесенная ему в 1910 г. Нобелевская премия за литературу не могла воскресить его былого обаяния на умы и сердце читателей.
Куда более высокую оценку заслуживает у И.М. Троцкого предшественник немецкого экспрессионизма Франк Ведекинд. При этом, однако, Илья Маркович, будучи сугубым реалистом, относился к его художественным новациям с опаской. Недаром же он свою раннюю статью в «Русском слове» о Ведекинде назвал «Провал пьес Франка Ведекинда»20, хотя, судя по всему, речь могла идти не более как об очередном эстетическом эпатаже и связанном с ним скандале. Потому, видимо, свою вторую статью о писателе, опубликованную за две недели до начала Первой мировой войны в газете «Заграничные отклики», журналист заканчивает словами:
Теперь, когда Ведекинду уже минуло пятьдесят лет, трудно от него ждать экстравагантностей и философских экспериментов. Возраст, как известно, обязывает.
Особый интерес представляют статьи Троцкого в «Заграничных откликах», касающиеся восприятия немецкими читателями и зрителями литературных и драматических произведений писателей из первого эшелона русской лите-ратуры — Достоевского, Толстого, Чехова, Горького и др. Например, в большой статье «Чехов в Германии» от 05(18) июля 1914 г. он пишет:
На днях исполнилось десятилетие со дня смерти незабвенного Антона Павловича Чехова <...>. Как это ни печально, но Чехова в Германии еще не понимают. Его пьесы терпят в большинстве фиаско и редкий театр рискнет сейчас выступить с произведениями нашего безвременно ушедшего таланта. <...>
Спросите рядового немецкого читателя из среднего интеллигентного круга — знает ли он Чехова, и вы получите в ответ: «А как же? Знаю!» Но поговорите с ним на эту тему и вы убедитесь, что он знает не Антона Чехова, а Антошу Чехонте. Ни один писатель за исключением Горького, Достоевского и Мережковского не имел в Германии такого успеха, как Антоша Чехонте.
Блестящий юмор, искристый смех и неподдельный стиль чеховских миниатюр <...> встречены были в Германии с распростертыми объятьями. Не было журнала и газеты, где Чехов не появлялся бы. <...> Одно время за чеховскими вещицами положительно гонялись. Немецкие газеты, <...>, где за место в тексте чуть ли не дерутся, увидели в Чехове спасителя. Короток, остроумен, захватывающ!.. Настоящий клад! <...>
Переводчики делали золотые дела. Маленькие рассказы появлялись в десятках переводов, один другого хуже, но это нисколько не останавливало издателей. Ажиотаж вокруг чеховских произведений разрастался; однако он не вплетал лавров в его венок славы. В то время как у нас на Антона Павловича смотрели, как на носителя нового слова, создателя новой школы, здесь в нем видели лишь веселого и шаловливого фельетониста, <...> с сильно развитым импрессионистическим чутьем, тонко улавливающим прозу жизни со всей ее пошлостью и мещанством. Такое отношение отразилось крайне отрицательно на драматических произведениях Чехова. Переводчики, нажившиеся на Антоше Чехонте, не сомневались в успехе чеховских пьес. Опьяненные успехом юмористических рассказов и неиссякаемым на них спросом, они набросились на драмы. <...> Увы, ни один из берлинских театров не захотел поставить «Чайку».
Нет игры, движения, жизни! Слабый замысел, имитация «дикой утки» Ибсена — таков был стереотипный ответ. <...> Дерзнул на постановку пьесы <лишь один> театр, но и он потерпел крушение. Ни спасли «Чайку» ни прекрасная игра актеров, ни дивная постановка. Критика отнеслась к ней больше чем жестоко, а публика зевала и ничего не понимала. Здесь сказалось давнишнее отношение к Чехову.
— Помилуйте, как же так? Прекрасный юморист, недурной новеллист и, вдруг, в драматурги. Это не годится!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Такими словами можно было бы охарактеризовать общий отзыв критики о Чехове-драматурге. Разумеется, что и другие пьесы подверглись той же участи. <...>
Не доросли до Чехова — вернейшее определение немецкого понимания. Я эти слова когда-то слышал из уст Артура Шницлера. Помню, слышал с какой любовью и теплотой говорил мне современный немецкий писатель-драматург о нашем Антоне Павловиче. Это было в Вене в одно из моих посещений Шницлера.
Он тогда заканчивал свой роман «Путь к свободе» и с особенной гордостью подчеркивал, что многие знакомые, читавшие его произведение вчерне, находили в нем много чеховских красок и настроений.
— Меня сравнивают с Чеховым. Что может быть лестнее?
Как видите, Чехова умеют ценить. Но кто? Писатели, драматурги, литераторы — люди, стоящие выше рядовой массы, выше самодовольных посредственностей.
Большой читатель <...> если и знает, то лишь Антошу Чехонте, а не великого Антона Чехова. Стоит прибегнуть к простому сравнению, чтобы в этом убедиться. Горький и Чехов!.. О первом написаны целые тома, его произведения вышли в сотнях тысяч экземпляров, портреты появились и появляются во всех иллюстрированных журналах, издатели насчитываются десятками. На Горьком некоторые молодые литераторы и рецензенты сделали себе имя. Горький читается сейчас в Германии не меньше, а может быть даже и больше, чем у себя на родине. Горький создал вокруг себя не только критическую литературу и круг почитателей, но и культ горькоманов. Не то что Чехов! Его издания на немецком языке насчитываются единицами. <...> Критика говорила о Чехове как-то урывками и нехотя, будто делала ему одолжение. <...>
Земля, где Чехова не знают и не понимают. Правда, великому русскому писателю и при жизни слава казалась лишь мишурой. Но все-таки... Вот уж поистине к кому можно применить некрасовское:
Братья-писатели, в вашей судьбе Что-то лежит роковое.
Роковой была жизнь, роковым был конец Антона Павловича.
Его упреки в людском непонимании как нельзя лучше подходят к Германии. Может быть, немцы его еще откроют, как это происходит сейчас с Достоевским. Но пока его мало знают.
Чужд Чехов немцам! Чужды им его герои с их бескрылыми надеждами, далека их психология и непонятны их порывы.
В этом сказывается разница культур, миросозерцаний и общественных настроений.
С последнего десятилетия XIX в. и вплоть до начала Первой мировой войны (28 июля 1914 г.) число русских граждан, длительное время проживающих в Германии, непрерывно росло. Наиболее представительной группой россиян были учащиеся. Только в одном Берлинском университете число русских студентов в 1913 г. составляло 8% от общей численности всех учащихся (большинство из них числилось на медицинском факультете). В Берлинском высшем техническом училище (TH-Schule) процент русских студентов был почти в два раза меньше21.
По свидетельству И.М. Троцкого, берлинская русская колония помимо студентов состояла из людей, давно и прочно осевших в Берлине, — частью из представителей литературного, научного и художественного мира, приехавших в Германию работать и учиться. Жила она мирно, спокойно и довольно солидарно. Отношения ее с берлинскими властями не внушали никаких опасений за возможность осложнений. Даже небольшая группа политических эмигрантов, державшихся особняком от прочей колонии, чувствовала себя в сравнительной безопасности от поползновений царской охранки22.
Нельзя не отметить, что, рассказывая о «солидарности», И.М. Троцкий явно смотрит в прошлое через розовые очки. В русских колониях, являвшихся своего рода калькой русского социума тех лет, существовали свои структурные уровни, и не только политические эмигранты держались особняком. Консервативно настроенные русские студенты, например, дистанцировались, а часто и конфликтовали с еврейскими соотечественниками, как правило, либералами, вольнодумцами, а то и социал-демократами. В столкновениях на этой почве под раздачу попадал и сам И.М. Троцкий, выказывавший на страницах «Русского слова» либерально-демократические взгляды, которые часто задевали представителей правого лагеря. Так, например, в 1911 г. российское посольство подало на него в суд, обвинив в клевете и оскорблении. Истца возмутило, что в своих корреспонденциях журналист назвал «Землячество русских студентов»23 в Берлине «черносотенным землячеством», — фактически так и было — и вдобавок утверждал, что его деятельность финансово поддерживается посольством. На суде защитником И. Троцкого выступал Карл Либкнехт. Процесс был проигран, и И.М. Троцкий уплатил штраф24. Однако, освещая этот процесс в «Русском слове», Троцкий описал совсем иной финал этой истории25: