Читать интересную книгу Культура на службе вермахта - Олег Пленков

С одной стороны, советско-германский пакт о ненападении 23 августа 1939 г. и, с другой стороны, нападение на СССР 22 июня 1941 г. приготовили для нацистской пропаганды значительные перегрузки: двадцать лет кряду нацистские пропагандисты клеймили мировой большевизм как главного проводника еврейского мирового господства, союз с которым был для национал-социализма немыслим и невозможен. Даже Гитлер был озабочен приемлемым пропагандистским объяснением «пакта Молотова — Риббентропа» и в письме от 25 августа 1939 г. жаловался Муссолини, что ему было тяжело принять решение о примирении с Кремлём, но оно было необходимо, так как японская политика непредсказуема, а отношения с Польшей в последнее время катастрофически ухудшились; нужно было что-то предпринять для предотвращения войны на два фронта{407}.

Реакция немецкой общественности на это решение, к удивлению Гитлера и Геббельса, не была критической — большинство считало, что фюрер знает, что делает. Подписание пакта никак не сказалось на отношении нацистского руководства к СССР. 14 ноября 1939 г. Геббельс отмечал в дневнике: «Фюрер вновь констатирует катастрофическое состояние русской армии. Ее едва ли можно использовать для боевых действий. Отсюда и успехи финнов, их упорство. Вероятно, и интеллектуальный уровень среднего русского тоже препятствует овладению современным оружием. Централизм как отец бюрократии — враг всякого развития личности. В России нет больше никакой частной инициативы. Крестьяне только и делают, что лодырничают. Невозделанные поля пришлось снова объединять в своего рода государственные домены. То же самое происходит и в промышленности. Этот порок оказывает воздействие на всю страну и делает ее неспособной правильно распределять силы. Хорошенького же союзничка мы себе выискали!»{408}

В речи в день вторжения в Советский Союз Гитлер сказал: «В этот момент начинается поход, который по размаху и масштабам не знает себе равных в истории. В союзе с финскими боевыми товарищами герои Нарвика (он имел в виду генерала Диттля. — О. П.) заняли позиции на Севере. Дивизии вермахта в союзе с героическими финскими борцами за свободу во главе с маршалом Маннергеймом совместно защищают финскую землю от завоевателей. От Восточной Пруссии до Карпат простирается немецкий фронт. На берегах Прута, в нижнем течении Дуная, на берегах Черного моря немецкие солдаты выступают в союзе с румынскими войсками во главе с диктатором Антонеску. Главной задачей этого огромного фронта является защита не отдельных европейских государств, а спасение всей Европы. Поэтому сегодня я решил отдать судьбу и будущее немецкого рейха и нашего народа в руки вермахта»{409}.

Советские войска не были столь многочисленными, как ожидали в немецком Генштабе, но зато в Красной армии было гораздо больше моторизованных частей, чем в вермахте, а именно танковые части в этой войне имели огромное значение. Расчеты Кейтеля на превосходство немецкой техники совершенно не оправдались — советские танки были значительно лучше танков вермахта. Да и прочая советская боевая техника, а также советское автоматическое оружие редко уступало немецким образцам. Советская пехота, артиллеристы, танкисты и кавалеристы доказали в боях не только свою стойкость и упорство, но и удивительную изобретательность, а также готовность к единоборству. Последнее особенно удивляло немцев: им годами твердили, что советские солдаты — это серая, без идеалов и личностей, бестолковая скотинка, которую комиссары гонят на бойню. Те же представления распространились и в немецком обществе. Советскую армию нацистское руководство и пропаганда совершенно недооценили; следствием этого стало то, что немецкая общественность считала вопрос победы на Востоке делом времени. Не только обыватели, но и начальник Генштаба Гальдер 3 июля 1941 г. заявил, что война завершится в ближайшие 14 дней{410}. Даже Черчилль 25 июня 1941 г. сказал, что в ближайшем будущем следует считаться с возможностью самого ужасного в мировой истории вторжения.

Между тем с весны 1941 г. советско-германские отношения в Германии стали объектом многочисленных спекуляций и слухов. 19 мая 1941 г. СД передавала, что бытует мнение о неизбежности войны с Россией. Часть немецкой общественности была убеждена, что «Германия заключила с Россией договор, по которому Украина будет отдана немцам в аренду на 99 лет»{411}. Начавшуюся войну с СССР пропаганда представляла как превентивную. Правда, в немецкой общественности начало войны первоначально вызвало шок, на что и указывал Геббельс — 9 июля 1941 г. он записал в дневнике: «Внезапное наступление на Советский Союз было не подготовлено пропагандистски и психологически. Оно вызвало в немецком народе на несколько часов, а может быть, на несколько дней некоторый шок. Но это следует отнести на счет того, что мы не имели возможности подготовить народ к этой акции: мы хотели, чтобы наше наступление застало большевиков врасплох. В течение последующих дней мы должны были наверстать то, чего мы не могли подготовить. Теперь немецкий народ видит, что столкновение с большевизмом было необходимым, и фюрер в нужный момент принял нужное решение. Война на Востоке закончится победой, и только тогда у нас появится возможность бросить все силы на Запад или против Англии. Фюрер еще раз подчеркнул, что на основании военного опыта видно, насколько своевременным было наступление на Востоке. Этим отличается нынешнее ведение войны Германией от прошлой войны. До 1 августа 1914 г. мы сидели и смирно ожидали, пока вражеская коалиция собралась, и только тогда начали наступление. Теперь военное командование ставит целью сражаться с противником поодиночке и разбить противника по частям»{412}.

Восприятия новой войны на фронте и в немецком тылу очень отличались друг от друга. Солдаты на Восточном фронте часто оказывались пассивными свидетелями или активными участниками зверств оперативных групп полиции безопасности и СД. Иногда этим солдатам было просто не до рефлексии — они должны были выжить во что бы то ни стало.

В немецкой общественности сообщение о нападении на СССР вызвало растерянность: 23 июня 1941 г. информанты СД сообщали, что известие о начале войны с СССР вызвало большое удивление, чему способствовали еще и слухи о предстоящем визите Сталина в Германию; слухи, по всей видимости, были инспирированы для того, чтобы убедить немцев в отсутствии перспективы войны на два фронта{413}. СД передавала, что первоначальная растерянность к вечеру того же дня рассеялась и уступила место уверенности, что имперское правительство иначе и не могло действовать: большинство рядовых немцев склонны были обвинять Сталина и Молотова в предательском по отношению к Германии поведении. Впрочем, в некоторых донесениях СД говорилось об опасениях, что теперь война может продлиться; высказывались мнения о возможности вступления в войну США с их колоссальными ресурсами, а также опасения, что в варварских условиях России немецким военнопленным придется несладко{414}.

Пропагандистская задача создания негативной картины большевистской России была облегчена тем, что подавляющее большинство немцев (даже и ненацистов) негативно относилось к большевизму. Об этом свидетельствует информация СД от 3 июля 1941 г., в которой говорилось, что первые документальные фильмы о наступлении вермахта в России вызвали огромный ажиотаж — в кинотеатры было просто не попасть… Удивление немецкой публики вызывала национальная пестрота военнопленных Красной армии, а их неопрятный и жалкий внешний вид, плохое обмундирование вызывали отвращение и жалость{415}. Поскольку Советский Союз объявил об отказе от Гаагской конвенции (1907 г.) о правилах ведения войны и не присоединился к Женевскому договору о военнопленных (1929 г.), то немецкая общественность опасалась, что Красная армия не будет придерживаться правил войны. Вскоре после начала войны до немецкой общественности дошли сведения о расстрелах немецких военнопленных. Так, сообщалось, что на Украине 180 раненых немецких солдат попали в руки красноармейцев, и все были расстреляны. От 90 до 95% немецких солдат, попавших в плен в России в 1941–1942 гг., были расстреляны; таким образом, по советским фронтовым сводкам погибло 175 тыс. немецких солдат{416}. Понятно, как такие известия формировали немецкое общественное мнение…

Разумеется, о подписанном Гитлером 6 июня «приказе о комиссарах» немецкая общественность ничего не знала. Первоначально в войсках этот приказ почти повсеместно игнорировали, а в Германии распространилось убеждение, что приказ был возмездием за обращение советских военных с немецкими военнопленными. Впрочем, в первое лето военных операций на Востоке этот вопрос мало кого занимал, так как внимание немецкой общественности было поглощено документальными фильмами «Вохеншау»; в них показывали огромные склады оружия, отбитого вермахтом у Красной армии, и толпы советских военнопленных. Среди последних операторы «Вохеншау» специально подбирали «преступные типы», часто показывали женщин-военнослужащих, по отношению к которым, по сведениям СД, большинство немцев были настроены крайне негативно и считали, что им не следует давать статус военнопленных. Общественное мнение гласило, что эти «бой-бабы» (Flintenweiber) — преступницы, и их нужно расстреливать на месте.