из России в 1879 г. по личному указанию
Александра II «за связь с революционными элементами»; общался писатель и с детьми Философовых — сыновьями Владимиром, Дмитрием, дочерью Марией (
М. В. Каменецкой). Владимир, в частности, сохранил воспоминание, как Достоевский в салоне его матери однажды вспомнил-рассказал случай из своего детства, когда в саду
Мариинской больницы какой-то пьяный негодяй изнасиловал маленькую девочку и она умерла: «Помню, рассказывал Достоевский, меня послали за отцом в другой флигель больницы, прибежал отец, но было уже поздно. Всю жизнь воспоминание это меня преследует, как самое ужасное преступление, как самый страшный грех, для которого прощения нет и быть не может, и этим самым страшным преступлением я казнил Ставрогина в “Бесах”…» [
Белов, т. 2, с. 351]
Известны 5 писем и записок Достоевского к Философовой (1877–1879) и 5 её писем к писателю.
Фильд
Петербургская француженка-гадалка, у которой Достоевский пытался узнать свою судьбу в ноябре 1877 г. Об этом свидетельствовала в своих «Воспоминаниях» А. Г. Достоевская. Сохранился также рассказ Вс. С. Соловьёв, который сопровождал писателя к прорицательнице и ждал его за дверью: «Наконец Достоевский вышел. Он был взволнован, глаза его блестели.
— Пойдёмте, пойдёмте! — таинственно шепнул он мне.
Мы вышли и отправились пешком. Он несколько минут шёл молча, опустив голову. Потом вдруг остановился, схватил меня за руку и заговорил:
— Да, она интересная женщина, и я рад, что мы к ней отправились. Может, она и наврала, но я давно не испытывал такого сильного впечатления. О, как она умеет обрисовывать людей! Если б вы знали, как она рассказала мне мою обстановку! <…>
Он передал мне всё, что она говорила ему о различных его семейных обстоятельствах. Потом оказалось, что больше половины не сбылось, но кой-что и сбылось. Она сказала ему, между прочим, что весною у него будет смерть в доме. И хотя в подробностях этого предсказания было много вздорного, но смерть действительно случилась тою же весною: умер его маленький сын [Алексей], внезапная кончина которого сильно потрясла его. Но дело не в этом, а в других предсказаниях. Не догадываясь, кто он, и не умея определить его деятельность, Фильд предрекла ему большую славу, которая начнётся в скором времени.
— Она сказала, — говорил он, — что меня ожидает такая известность, такой почёт, о которых я никогда не мог и мечтать. Поверить ей, так меня на руках будут носить, засыпать цветами — и всё это будет возрастать с каждым годом, и я умру на верху этой славы…» [Д. в восп., т. 2, с. 226]
Это Достоевский-то мечтать о славе «не мог»! Думается, писатель вспоминал это пророчество француженки Фильд 8 июня 1880 г., в день, когда оказался «на верху этой славы» после своей триумфальной «Пушкинской речи».
Фонвизина Наталия Дмитриевна
(урожд. Апухтина, во втором браке Пущина, 1805–1869)
Жена декабриста М. А. Фонвизина, последовавшая за ним в Сибирь. В январе 1850 г. Фонвизина, жившая на поселении в Тобольске, сумела выдать С. Ф. Дурова за своего племянника и добиться свидания с ним и Достоевским. Вместе с нею встречались с петрашевцами другие жёны декабристов П. Е. Анненкова с дочерью (впоследствии О. И. Иванова), Ж. А. Муравьёва, а также П. Н. Свистунов. Евангелие, которое подарили ему в те дни жёны декабристов, писатель хранил потом до конца жизни. Впоследствии Фонвизина переписывалась с Достоевским и Дуровым — сохранился черновик одного её письма к Достоевскому и ответ писателя, написанный в феврале 1854 г. Именно в этом письме Достоевский обозначил свой символ веры, который так часто цитируется в литературе о нём: «Я скажу Вам про себя, что я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпа<ти>чнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной…»
Н. Д. Фонвизина
Фон-Фохт Н. Н.
(1851–1901)
Воспитанник Константиновского межевого института, где служил врачом зять Достоевского А. П. Иванов. В 1866 г. на даче Ивановых в Люблино писатель и познакомился с молодым человеком, который оставил воспоминания об этом (ИВ, 1901, № 12), заслужившие одобрение А. Г. Достоевской. Анну Григорьевну особенно порадовало, что в мемуарах Фон-Фохта муж её предстал, в противовес сложившемуся мнению, человеком весёлым, жизнерадостным, всеобщим любимцем: «Ф. М. Достоевский очень любил молодёжь, почти все свободное своё время от занятий он всецело отдавал этой молодёжи, руководя всеми её развлечениями. По счастливому стечению обстоятельств, в описываемое лето в Люблине поселилось несколько семейств, которые быстро перезнакомились между собою. Было много молодёжи, несколько очень хорошеньких и взрослых барышень, так что по вечерам на прогулку нас собиралось со взрослыми до двадцати человек. Всё это общество было всегда беззаботно весело, всегда царствовало во всем полное согласие, и никогда даже малейшая тень какого-либо недоразумения или неудовольствия не пробегала между нами. И душою этого общества всегда были А. П. Иванов и Ф. М. Достоевский. Что они скажут, то делали все, и взрослые, и молодёжь. <…> Прогулки обыкновенно заканчивались разными играми в парке, которые затягивались иногда до полуночи, если дождь ранее не разгонит всех по домам. Ф. М. Достоевский принимал самое деятельное участие в этих играх и в этом отношении проявлял большую изобретательность. У него однажды даже явилась мысль устроить нечто вроде открытого театра, на котором мы должны были давать импровизированные представления. Для сцены выбрали деревянный помост, охватывавший в виде круглого стола ствол столетней, широковетвистой липы. В то время вся наша молодёжь зачитывалась сочинениями Шекспира, и вот Ф. М. Достоевский решил воспроизвести сцену из “Гамлета”. По его указаниям сцена должна была быть воспроизведена в следующем виде: я и старший сын А. П. Иванова стоим на часах и ведём беседу, вспоминая о недавно появившейся тени прежнего датского короля. Во время этого разговора вдруг появляется тень короля в лице Фёдора Михайловича, закутанного с головою в простыню. Он проходит по сцене и