Лично мне всё равно, хотя с своим генеральством он и не очень привлекателен; но нельзя же слушать такие ругательства на Россию от русского изменника, который бы мог быть полезен. Его ползание перед немцами и ненависть к русским я заметил давно, ещё четыре года назад. Но теперешнее раздражение и остервенение до пены у рта на Россию происходит единственно от неуспеха “Дыма” и что Россия осмелилась не признать его гением. Тут одно самолюбие, и это тем пакостнее…»
Вскоре Достоевский вывел в романе «Бесы» знаменитого писателя Кармазинова, в образе и творчестве которого в чрезвычайно шаржированном виде изобразил Тургенева и спародировал его произведения «Дым», «Призраки», «Довольно», «По поводу “Отцов и детей”», «Казнь Тропмана». Тургенева особенно задело, что Достоевский представил его тайно сочувствующим «бесам»-нечаевцам. В эпистолярном наследии Тургенева, в свою очередь, содержится немало язвительных и раздражённых отзывов не только на «Бесы», но и на «Преступление и наказание», «Подростка» и другие произведения «литературного врага», прозу которого Тургенев считал «психологическим ковырянием». Достоевский тоже в оценках не стеснялся. Сохранилось свидетельство литератора Е. Н. Опочинина, относящееся к весне 1879 г., когда отношения между Достоевским и приехавшим из-за границы Тургеневым были особенно враждебны: «В разговоре временами взор загорается, а иногда и грозит (разговор о Тургеневе). “Он всю мою жизнь дарил меня своей презрительной снисходительностью, а за спиной сплетничал, злословил и клеветал”.
Потом дальше: “Он (то есть Иван Сергеевич), по самой своей натуре, сплетник и клеветник. Знаете, в помещичьем кругу такие бывали: воспитывались они среди наушничества угодливых лакеев и приживальщиков, и обо всех, кто на них не был похож, судили злобно и враждебно. Довольно было, чтоб человек был лучше того, кто о нём судил, чтобы на него упала целая стена клеветы. А этот, кроме всех унаследованных качеств этого круга людей, ещё и безмерно мелкодушен: ему надо всем нравиться, надо, чтобы все его хвалили и превозносили — и у нас, и за границей. Для этого и к Флоберу пролез, и ко многим другим. Ну, а для публики такая дружба хороший козырь. “Я-де европейский писатель, не то что другие мои соотечественники, — дружен, мол, с самим Флобером”. А посмотрел бы я и послушал, как он с газетчиками и журналистами заграничными разговаривает! Чего, чего на себя не напускает: и простодушия-то и незлобивости, — “никого, мол, я судить не могу и не умею; я, мол, сама искренность и неисчерпаемая доброта”. Какая, подумаешь, купель добродетели! А в душе-то на самом деле гнездится мелкая злоба и страшное высокомерие.
У таких людей нет суда вровень с собой для человека. Они не могут судить по правде, а лишь снисходят, обидно и оскорбительно снисходят. Они никого не любят, а если говорят кому, что любят, то врут и притворяются. На самом деле они только стараются показать, что любят: нате, мол, смотрите, я снизошёл до любви. И делают это они лишь напоказ, ибо знают, что любовь красива и вызывает сочувствие, а оно им необходимо. По-настоящему, у них и родины, отечества нет; они космополиты, граждане вселенной. Может быть, это и высоко, и хорошо, — только не надо бы им сюсюкать над родиной напоказ. А послушать, как распоётся такой вселенский гражданин, так какое хочешь чёрствое сердце тронет: тут тебе и ширь, и даль синяя, и леса, и степи… И все это со вздохом, со слезой. Или мужиков станет описывать: милее какого-нибудь Калиныча для него и на свете нет. А маменька его (Ивана Сергеевича), чай, не мало раз порола этих Калинычей, и Хорей, и Ермолаев и драла с них по семи шкур. Да и сам-то Тургенев не отказался бы от этого удовольствия, — только положение его не таково, нельзя себе этого было позволить, когда и можно было “гулять на всей барской воле”.
А талантом его Бог не обидел: может и тронуть, и увлечь. Но всё-таки даже и в самых молодых и как будто бы искренних его вещах чувствуется как бы преднамеренность, какая-то холодная снисходительность. Чувствуется, что он совсем не любит того, кого столь трогательным образом описывает…» [Д. в восп., т. 2, с. 381–382]
Последний краткий миг примирения Тургенева и Достоевского случился на Пушкинских торжествах 1880 г. в Москве, когда в своей «Пушкинской речи» Достоевский «ввернул доброе слово» о героине Тургенева Лизе Калитиной и тот бросился обнимать его «со слезами» (из письма Достоевского к жене от 8 июня 1880 г.). Однако ж уже на следующий день, по воспоминаниям того же Опочинина, во время случайной встречи Достоевского с Тургеневым на бульваре у Никитских ворот возникла ссора, так что Фёдор Михайлович махнул рукой, высказался, что, мол, Москва велика, а от Тургенева и в ней не скроешься, и ушёл в сердцах…
Сохранились 11 писем Достоевского к Тургеневу (1863–1874) и 15 писем Тургенева к Достоевскому (1860–1877).
Тюменцев Евгений Исаакович
(1828–1893)
Священник Одигитриевской церкви в Кузнецке, венчавший 6 февраля 1857 г. Достоевского и М. Д. Исаеву и присутствующий на их свадьбе. В 1884 г. он по просьбе преподавателя Томской семинарии А. Голубова (к которому, в свою очередь, обратилась А. Г. Достоевская) описал в письме к нему подробности этого венчания.
У Ф Х
Умнов Иван Гаврилович
Московский гимназист, который вместе с матерью Умновой Ольгой Дмитриевной часто посещал семью Достоевских в 1820—1830-е гг. и дружил с братьями Достоевскими. По воспоминаниям младшего брата писателя А. М. Достоевского, Ванечка Умнов был несколько старше Михаила и Фёдора и развивал их читательский кругозор: благодаря ему они прочитали «ходившую в рукописи» сатиру «Дом сумасшедших» А. Е. Воейкова, «Конька-Горбунка» П. П. Ершова и другие произведения.
В подготовительных материалах неосуществлённого замысла «Житие великого грешника» (1869–1870) был намечен персонаж по фамилии Умнов, который «знает наизусть Гоголя».
Унковский Алексей Михайлович
(1828–1893)
Присяжный поверенный; друг М. Е. Салтыкова-Щедрина. Достоевский познакомился с ним в 1859 г., в Твери, где Унковский был одним из руководителей либерально-дворянской оппозиции, в 1860-х гг. уже в Петербурге посещал вечера в его доме. В 1870-х гг. присяжный поверенный Унковский помогал Достоевскому в процессе против издателя Ф. Т. Стелловского.
Успенский Глеб Иванович
(1843–1902)
Писатель, автор повестей «Разорение», «Очень маленький человек», циклов очерков «Нравы Растеряевой улицы», «Из деревенского дневника», «Через пень-колоду» и многих других произведений «из народной жизни»; двоюродный брат Н. В. Успенского.
На Пушкинских торжествах в Москве 1880 г. Успенский представлял ОЗ и в своих «письмах»-отчётах на страницах журнала высказал два прямо противоположных мнения о «Пушкинской речи» Достоевского. Об этом и вообще об отношении Успенского к Достоевскому вспоминала Е. П. Леткова-Султанова: «Нужно было