Какая злая ирония судьбы! Чиппендейл отчаянно изыскивал средства для того, чтобы заплатить своим работникам, а самому не попасть в долговую яму, и при этом выпускал продукцию высочайшего качества для богатейших домовладельцев, тесно сотрудничал с ведущими архитекторами и дизайнерами — Робертом Адамом, Джеймсом Уайеттом, сэром Уильямом Чемберсом и другими, но его личное благополучие неуклонно катилось вниз.
Это был непростой век для предпринимательства. Заказчики, как правило, не спешили с оплатой. Чиппендейлу пришлось пригрозить судом Дэвиду Гаррику, актеру и импресарио, за хроническую неуплату по счетам и приостановить работы в одном величественном здании в Йоркшире, когда долг владельцев достиг серьезной суммы в 6838 фунтов. «У меня нет ни гинеи, чтобы завтра заплатить своим людям», — в отчаянии написал он однажды. Чиппендейл наверняка провел большую часть жизни в тревогах и волнениях, ни на минуту не испытав приятного чувства уверенности в завтрашнем дне. На момент смерти, в 1779 году, у него за душой было всего-навсего 28 фунтов 2 шиллинга и 9 центов — этих денег не хватило бы, чтобы купить даже самый скромный предмет мебели из его собственного демонстрационного зала.
Когда Чиппендейл скончался, никто этого и не заметил. Ни одна газета не напечатала некролога. Через четырнадцать лет после его смерти мебельщик Томас Шератон заявил, что работы Чиппендейла «полностью устарели и перестали быть интересными». К концу 1800-х имя Чиппендейла стало настолько малоизвестным, что первое издание «Национального биографического словаря» уделило ему всего один параграф — намного меньше, чем самому Шератону или его коллеге Джорджу Хепплуайту, — причем информация была в основном критической и по большей части неверной. Автор безбожно переврал факты: так, согласно его версии, Чиппендейл приехал в Лондон из Вустершира, а вовсе не из Йоркшира.
Мебельщики Томас Шератон (1751–1806) и Джордж Хепплуайт (ок. 1727–1786) едва ли могли похвастаться большими успехами. Магазин Хепплуайта находился в захолустном районе Криплгейт, а его фигура была окутана мраком: современники обращались к нему то Кепплуайт, то Хебблгэйт. О его личной жизни практически ничего не известно. К моменту публикации словаря он уже два года как был мертв.
Судьба Шератона еще более любопытна. Судя по всему, у него вообще не было своего магазина, и никто никогда не видел ни одного предмета мебели, сделанного в его мастерской. Вполне вероятно, что он и вовсе не занимался изготовлением продукции, а просто работал конструктором-дизайнером. Его книга хорошо продавалась, однако он явно нуждался в деньгах и, чтобы свести концы с концами, преподавал рисование и черчение. В какой-то момент Шератон бросил конструировать мебель, стал миссионером нонконформистской секты «строгих баптистов» (Narrow Baptists) и, в сущности, уличным проповедником, а в 1806 году умер в Лондоне — в полной нищете, «среди грязи и клопов», оставив жену и двоих детей.
Чиппендейл и его современники, несомненно, были мастерами мебельного дела, однако им было доступно одно преимущество, которое позже оказалось безвозвратно утраченным, — применение лучшей мебельной древесины из всех когда-либо существовавших, а именно разновидности красного дерева под названием свитения махагони (она же вест-индское махагони). Этот сорт произрастал лишь в некоторых районах островов Куба и Эспаньола (на последнем сегодня располагаются Гаити и Доминиканская Республика).
Свитения обладала непревзойденными качествами: красотой, изяществом и практичностью. Из-за огромного спроса всего за пятьдесят лет с момента открытия дерево было полностью истреблено. Всего в мире есть около двухсот разновидностей красного дерева; в большинстве своем это очень хороший материал, но по элегантности, гладкости и технологичности ни один не идет ни в какое сравнение со свитенией. Возможно, в один прекрасный день в мире и появится мебельщик более талантливый, чем Чиппендейл и его коллеги, но без свитении ему уже никогда не изготовить более качественных стульев.
Как ни странно, довольно долгое время этого никто не ценил. На протяжении целого столетия или больше стулья и другие предметы мебели Чиппендейла небрежно пинали ногами в лакейских, и лишь в Эдвардианскую эпоху их снова стали ценить и вернули в хозяйские гостиные. Сейчас подтверждена подлинность примерно шестисот предметов мебели Чиппендейла. Остальные либо передаются из поколения в поколение, либо проданы по дешевке и, возможно, неприметно стоят себе в каком-нибудь загородном коттедже, хотя стоят больше, чем сам этот дом.
Если бы мы вернулись во времена Чиппендейла и зашли в любой дом, нас тут же поразило бы одно обстоятельство: кресла и другие предметы мебели, как правило, выставлялись вдоль стен, отчего комнаты делались похожими на залы ожидания. Столы и стулья в центре гостиной для людей Георгианской эпохи были такой же странностью, как для нас — гардероб, стоящий посреди комнаты. Мебель придвигали к стенам, чтобы не наткнуться на нее, проходя по комнате в темноте. Поскольку мягкие кресла и диванчики всегда стояли у стен, тыльная сторона их спинок зачастую не отделывалась — точно так же, как мы сейчас не отделываем задние стенки у комодов и шкафов.
Когда в дом приходили гости, необходимое количество стульев обычно выдвигалось вперед и ставилось кругом или полукругом, как на уроке в начальной школе. Поэтому почти все разговоры проходили в напряженной и натянутой обстановке. Гораций Уолпол, просидев четыре с половиной часа за мучительно-бессмысленной беседой, заявил: «Мы уже обсудили погоду, новые оперные и театральные постановки… и все остальные темы, которые годятся для официальной встречи». Однако, если смелая хозяйка дома пыталась сгруппировать стулья по три-четыре, это было еще хуже: люди вокруг галдели на все голоса, а привыкнуть к тому, что у тебя за спиной непрерывно говорят, удается далеко не каждому.
И потом, старинные стулья были жутко неудобны. На первый взгляд, проблема решалась просто: надо было всего-навсего подбить стулья мягким материалом. Однако далеко не все ремесленники умели делать хорошие мягкие стулья. Производители изо всех сил старались добиться ровного края в местах, где ткань соединялась с деревом, — сначала для этого применялась отделка кантом или бордюром — и не всегда могли изготовить мягкое сиденье, которое надолго сохраняло бы свою выпуклую форму.
Требуемой долговечности умели добиваться лишь седельники, вот почему так много старинной мягкой мебели имеет кожаную обивку. У фабричных обивщиков была еще одна проблема: большинство тканей в те времена имело ширину всего двадцать дюймов, из-за чего приходилось делать швы в самых неудобных местах. Только когда в 1733 году Джон Кей изобрел челнок для ручного ткацкого станка, появилась возможность производить ткани шириной в три фута.
Усовершенствования в текстильной и печатной технологиях значительно повысили качество декора: ковры, обои и яркие ткани стали очень популярны, а палитра доступных красок пополнилась насыщенными цветами. В результате к концу XVIII века дома наводнили такие предметы, которые столетие назад считались безумной роскошью. Так постепенно жилище начало приобретать знакомый нам современный облик. Наконец-то, всего через каких-то тысячу четыреста лет после ухода римлян (у которых уже были ванны с горячей водой, мягкие диваны и центральное отопление), британцы заново познали истинный вкус бытовых удобств. Они еще не обрели полный комфорт, однако уже четко поняли, к чему хотят стремиться. Прежний образ жизни безвозвратно ушел в прошлое.
Впрочем, у мягкой мебели был один минус: нерадивые хозяева часто портили свои диваны и кресла — прожигали или оставляли на них трудновыводимые пятна. Чтобы спасти самую ценную мебель от опасности, люди создали новый тип комнаты; как раз туда мы с вами сейчас и отправимся.
Глава 8
Столовая
I
К тому времени, когда приходский священник мистер Маршем начал строить свой дом, для человека его положения было немыслимо не иметь парадной столовой, в которой можно принимать и развлекать гостей, но насколько парадной и насколько просторной должна быть такая столовая и где ее разместить — в передней или задней части дома — эти вопросы требовали размышления, ибо столовые были еще достаточно новым явлением и их размеры и положение следовало согласовать с общепринятыми нормами.
В конце концов, как мы уже видели, мистер Маршем решил убрать предполагаемый холл для прислуги, заменив его столовой длиной в тридцать футов — достаточно большой, чтобы вместить восемнадцать-двадцать человек (весьма значительное число гостей для сельского приходского священника). Даже если он часто устраивал у себя званые обеды и ужины, а, похоже, именно так и было, ужинать в одиночестве там было тоскливо. Но хотя бы вид из окна на церковный двор был приятным.