это мог быть. Вспоминала всех, с кем общались парни, и из криминальной среды, и из гражданских. К тому времени прошел суд и всех осуждённых этапировали, а у меня не было ни единой зацепки. Единственным вариантом оставалась беседа с самими виновниками торжества, но с этим была определенная проблема.
На свидания с пятью участниками меня пускали, а Майка, как лидера, этапировали в другую колонию и сказали мне не приближаться к нему минимум два года. Однако, и с остальными было всё не так просто: нам вообще запретили разговаривать, и якобы столу ничего рассказывать нельзя, а также приближаться ближе, чем на два метра.
Я всё равно приезжала. С каждым из них я сидела в тесной комнате, под пристальными взглядами военных. Мы сидели по разным концам стола и даже чуть дальше и просто смотрели друг на друга. Меня душили слезы и отчаяние, мне безумно хотелось узнать как они там и рассказать о своей жизни. Однажды, я нашла способ общаться с ними.
Помню, что первым стал Волкодав. Мы сидели в этой тесной и серой комнате. Тускло светило солнце сквозь грязное стекло и решётки, дышать в закрытом непроветриваемом помещении было тяжело, тюремщики, как цепные собаки, следили за каждым движением. Я встала со своего грязного железного стула, задвинула его и отвернулась к стене. Всё это происходило медленно — охрана была предупреждена о наших способностях и у них был приказ стрелять на поражение при попытки бегства. Но я отвернулась к стене и совсем тихо начала петь. Петь те песни, тексты которых отражали моё состояние. Вскоре и Волкодав, также медленно присоединился ко мне, и стал отвечать таким же пением. После истекшего времени меня вывели непосредственно к начальнику охраны и спросили, что же такого я делала. А я ответила: «Всего лишь пела и ни с кем не разговаривала».
Таким же способом мне удалось поговорить со всеми: с Беном, с Дейлом, с Джерси, с Чаплином и никто из них не мог дать хоть какой-либо внятный ответ. Все указывали на тех людей, с кем я уже разговаривала и кого отрабатывала. А те, не могли сказать ничего полезного, потому что ничего не знали. Никто из нас не посвящал третьих лиц в дела группировки.
Оставался только Майк. И после двух лет его заключения мне разрешили с ним встретиться. Привычно, я начала петь, чему он немало удивился. Ему долго пришлось выслушивать все мои песни, но в отношениях с ним, я избегала говорить о себе и рассказывала больше про других. Напоследок, конечно, как и всем, задала вопрос: «Как ты думаешь, кто виноват в том, что вы попали за решётку»? Он успел спеть только одну песню и позже она ответила на все мои вопросы.
«Кто виноват, что ты устал?
Что не нашёл, чего так ждал?
Всё потерял, что так искал,
Поднялся в небо и упал.
И чья вина, что день за днём
Уходит жизнь чужим путём»
В начале я думала, что он также вопрошает, кто же это сделал с нами. Но ещё до разговора с ним, и с остальными членами группировки, я поняла, что слить информацию мог только кто-то из нас, потому что никто больше не знал ни о наших заданиях, ни о постоянно меняющихся штабах. Все факты упорно указывали на то, что это был кто-то из нас. Я наблюдала за каждым и не могла поверить в это. Грешным делом, даже думала, что это я сама тронулась умом и рассказала в бессознательном состоянии всё полиции.
И совсем недавно пришло осознание — спетая им песня на самом деле являлась его признанием.
В конечном итоге, много раз прочитав текст этой песни и вспомнив всё развитие нашей группировки я поняла, что это был довольно предсказуемый и логичный шаг. Вероятно, все ждали этого от меня, но из-за моей слепоты этот шаг пришлось сделать Майку.
Сейчас я прекрасно понимаю, что долго это продолжаться не могло. Да и под конец мы уже не занимались практически ничем, а брали только мелкую работу. Парням нравилось жить обычной жизни, у всех были свои хобби, а я участвовала в их хобби, и всех всё устраивало. Особенно устраивало, что мы отошло от «официальной» работы в охране, потому что именно при такой работе был велик риск попасться в руки государственного правосудия, и вернулись к нашим прежним незаконным делам — эта деятельность была как зона комфорта для нас и всем было приятно вернуться. Однако, и этот переход не принёс им удовлетворения.
Под такие печальные мысли я увидела, что за окном совсем рассвело, щебетали птицы, по звукам похожие на малиновку и соловья, стрекотали кузнечики, тихо шелестели листья. Постаралась сосредоточиться на размеренном сопении Антона, лежащего рядом. Повернулась к нему и легла поближе. Его совет думать о том, кто рядом, а не о прошлом, очень помогал и я смогла успокоить бесконечный поток тяжелых мыслей.
Проснулась, по ощущениям, через пару минут. В комнате было совсем светло и пусто. Рядом не лежал Антон и даже пледа его не было. Диван, на котором спал Влад, также оказался заправленным и не было никаких следов пребывания других людей в квартире. Всё выглядело бы так, будто мне это приснилось, но моя разбросанная у кровати одежда не были типичны для меня и доказывали, что всё это не сон.
Как оказалось, в квартире не было уже никого: на мои крики никто не отзывался, нигде не шумела вода и не раздавались шаги. В конце концов в наш век у всех есть мобильные телефоны и всегда можно позвонить, но не всегда дозвониться. И мой телефон меня опередил. Я успела заметить, что времени девять часов утра. Звонил Саня.
— Алло? — зевая, ответила я.
— Ты идёшь на пары? За тобой заезжать? — его голос весело раздавался в трубке. Голос вырывал меня из печали и возвращал в реальность, где я студентка, у которой есть друзья.
— Не знаю, думаю, что приду, но опоздаю. Есть ещё нерешённые дела.
— Ого, загадочно. Снова тренировка? Меня возьмёшь? — тараторил Саня.
— Нет, не тренировки и нет, не возьму, — спокойно ответила я. — Я, пока что, не уверена, стоит ли тебя туда брать.
— Почему? Было же круто! — возмутился он.
— Знаю, но пока тебе не стоит там быть. Встретимся в универе, — и я быстро положила трубку, чтобы не слышать того, что он обо мне думает.
На экране своего телефона я заметила несколько уведомлений из разных социальных сетей. Больше всего меня