свое благоволение долее сегодняшнего вечера.
Я затаился в углу своего кресла, стараясь никому не смотреть в глаза, боясь, что они извергают сияние решимости и это меня выдаст.
Сейчас все они займутся выяснением того, кто же ткнул ножиком в сердце любвеобильного академика, я на манер невидимого паразита поселюсь в организме этого увлекательного процесса и незаметно выловлю необходимый мне минерал.
И вот все за столом.
Маруся, конечно, у себя. С некоторых пор я не вполне в ней уверен, поэтому пусть «болеет». Интересно, что никто о ней не вспомнил. Даже из числа тех, кто занимался выполнением ее обычных обязанностей-накрыванием на стол. С Марусей мы разберемся позже, и какою бы ядреной ни была поразившая ее дурь, путем правильного лечения мы очистим это розовое сознание. А если не получится, что ж – сама виновата!
Так, все уселись.
Разобрали тарелки и рюмки.
Валерий Борисович с ловкостью истинно пьющего человека наполнил сосуды. И предложил выпить не чокаясь. На что ему негромко, но отчетливо ответил младший брат:
– Модест Анатольевич, насколько я понимаю, еще не предан земле, так что это еще не поминки.
Валерий Борисович секунду молчал, возмущенно глядя на брата, а потом начал яростно возражать. Смысл его речи был в том, что не надо оскорблять покойного, Модест Анатольевич был как раз «земле нашей предан», и что «мало было у нас таких патриотов, как Модест Анатольевич».
Не знаю, сознательно ли паясничал подлый литераторишко или просто не мог сдержать элементарное движение своей мерзкой натуры, но в воздухе веранды опять запахло похабным скандалом. И он бы разразился, если бы не Шевяков. Сыграло роль его неприсутственное сидение за столом. Он глядел куда-то в сторону. И что-то там, в этой стороне, увидел.
– Смотрите!
Все посмотрели.
Увидели открытую калитку и стоящего в ее проеме человека.
В следующую секунду стало всем ясно, что это Арсений Савельевич Барсуков.
Наступило всеобщее молчание.
Арсений Савельевич двинулся в сторону веранды. Медленно переставляя ноги. Как бы через силу. Выражение его лица удалось рассмотреть только когда он подошел вплотную к крыльцу. И выражение это было ужасающим. Замечательные его бакенбарды превратились в паклю, галстук съехал набок, глаза глядели в разные стороны.
Первым сориентировался Валерий Борисович.
– Где ты так набрался, Савельич?
Барсуков не удостоил его ответом. Обвел не вполне нормальным взором собравшихся и объявил:
– Я убил его.
25
После этого заявления он попытался поднять ногу на ступеньку, промазал и рухнул всем телом вперед.
К нему бросились. Начали поднимать, усаживать в кресло, протягивали стаканы с водой и водкой. Удивительно, какое у нас иногда прорывается уважение к убийцам.
Ну, пусть себе. Мне некогда ненавидеть Барсукова и некогда ему сочувствовать.
У меня другие планы, и пора приступать к их осуществлению. И начать следует с проверки состояния тылов.
Пользуясь всеобщей суматохой, я нырнул в дом и проскользнул к Марусиной комнате. Прежде чем пускаться в рискованную операцию, надо проверить, в надежном ли трансе находится моя забарахлившая помощница. Хорош я буду, если в ответственный момент выплывет на середину ситуации эта заспанная фемина и начнет лопотать какие-нибудь несусветности.
Я не зря обеспокоился.
Маруся не спала.
Она стояла у окна и что-то чертила пальцем на стекле. Услышав звук открывающейся двери, она резко обернулась. Я медленно подошел к ней вплотную, посмотрел снизу вверх ей в заплаканные глаза, и на душе у меня стало немного спокойнее.
Нет, она не полностью вырвалась из-под моего контроля. Она еще находилась внутри этой невидимой клетки. Но что-то с ней происходило.
Взяв ее за запястья, я начал говорить. Медленно, успокаивающе, включив помимо обычного звучания голоса еще и инфратембр. Он не улавливается на слух, но взаимодействует с глубинными слоями сознания.
Слезы на глазах Маруси начали высыхать. Захлебывающийся, пулеметный пульс стал спадать. Дыхание сделалось более ритмичным и сглаженным, без бурных бурунов и панических пауз.
Я мысленно похвалил себя за предусмотрительность. И приступил к завершению процедуры.
– Маруся, ты мне веришь?
– Да.
– Маруся, ты должна успокоиться.
По ее лицу плавала расплывчатая, не определившаяся в своем значении улыбка.
– Я спокойна, только…
– Волноваться нечего, убийца отыскался.
– Убийца?! – Улыбка слетела с ее лица.
Идиот! Воистину идиот! Зачем было поминать убийцу, зачем?!
– Успокойся, Маруся.
И тут она заявляет:
– Это я убийца.
– Что?!
– Это я во всем виновата. А его отпустите.
– Что?!
– Убила я, а его отпустите.
Что-то взорвалось у меня в голове. Черт побери, а почему я не рассматривал этот вариант?!
Нет, бред!!! Где она могла взять нож? Господи, на кухне полно ножей. Самых разных, сам видел. Учитывая завернутое в узел состояние ее психики… Нет, чумная чушь! И почему тогда в туалете?! О, я уже пытаюсь анализировать эту галиматью!
– Дементий, обещай мне, что его отпустят.
Да что она так заботится о Барсукове?! Какая между ними может быть связь?! И откуда ей вообще знать, что это он сейчас пришел и во всем сознался?!
– Да, да, успокойся. Его отпустят. Я скажу, чтобы отпустили.
– Если ты не сделаешь это, я пойду и сама все им скажу.
В этот момент я испугался по-настоящему. Пришлось принимать экстренные меры.
– Смотри на меня, Маруся, ты хочешь спать.
– Нет. Я хочу им сказать…
– Ты хочешь спать.
– Я…
– Спать!
С трудом препроводив крупную, внутренне опадающую девушку на постель, я поплотнее закрыл дверь ее комнаты и выскочил на веранду.
Осторожно огляделся.
Кажется, моя отлучка осталась незамеченной. Барсуков оставался центром всеобщего внимания. Он что-то жарко и торопливо говорил, держа в каждой руке по стакану. Речь была сбивчивой, но самое главное я уловил почти сразу.
Арсений Савельевич на самом деле совершил убийство, но жертвой его стал отнюдь не академик. Жертвой стал собственный родной сын Арсения Савельевича.
Злокачественное заболевание крови.
Все обычные методы оказались бессильны.
Единственное, во что верил Барсуков, – это метод доктора Креера. Ведь десять лет назад он спас от лейкемии мальчика. Все это произошло на глазах у Барсукова, он «наблюдал чудо исцеления собственными глазами!». Главная тетрадь с рецептами доктора Креера хранилась в сейфе у Модеста Анатольевича. Тот не хотел ее отдавать Барсукову, ссылаясь на то, что реальной научной ценности записи крымского доктора не представляют.
– Я на колени перед ним становился, я умолял, плакал и даже угрожал, но он не отдал мне рукопись.
Барсуков судорожно отпил из стакана и не понял, что выпил, водку или воду.
– И тогда я воспользовался случаем.
Он снова глотнул.
– Последний разговор получился… вернее, не получился. Он даже