Пока я, ослепленный гневом, говорил, она, закрыв глаза руками, постепенно отступала и отступала назад, пока не прижалась к стене спиной. Но, когда я замолчал, она опустила руки и посмотрела на меня. Лицо ее было похоже на лик мраморной статуи, только вокруг огромных горящих, как раскаленные угольки, глаз темнели фиолетовые тени.
– Не совсем закончена, – тихо произнесла она. – Арену еще нужно посыпать песком, – она имела в виду, что после боев гладиаторов засыпают мелким песком оставшиеся пятна крови. – Не расходуй свою злость на столь недостойное создание, как я, – продолжила она. – Я бросила кости и проиграла. Væ victis! Ах, væ victis![20] Дай мне кинжал, который ты прячешь у себя на груди, чтобы я могла покончить со своим позором здесь и сейчас. Не даешь? Тогда еще одно слово, о царственный Гармахис: если можешь, забудь о моих глупых словах и никогда не бойся меня. Я, как и раньше, буду повиноваться тебе во всем и служить нашему общему делу. А теперь прощай!
И она ушла, придерживаясь рукой за стену. Я прошел в свою комнату, бросился на ложе и застонал от горькой тоски на сердце. Увы, мы строим планы, медленно, камень за камнем, возводим здание своей надежды, не думая о том, каких жильцов время поселит в нем. Кто, кто из нас может предвидеть непредвиденное и защитить себя от него?
Спустя какое-то время я заснул, и сны мои были тревожными. Когда я проснулся, через окно уже струился свет дня кровавой развязки нашего заговора, и на пальмах в саду весело пели птицы. И как только я проснулся, меня охватило ощущение надвигающейся беды, ибо я сразу вспомнил, что сегодня, прежде чем этот день станет достоянием прошлого, мои руки обагрятся кровью, да, кровью Клеопатры, которая считает меня своим другом и доверяет мне! Почему я не мог возненавидеть Клеопатру, как мне следовало? Когда-то этот акт возмездия я видел в праведном сиянии славы и жаждал совершить этот подвиг. Но теперь… Но теперь, если честно, я бы с радостью отказался от своего наследного права на трон, от своего царского происхождения, лишь бы избавиться от этой обязанности! Увы! Спасения не было, и я знал это. Я должен испить эту чашу до дна, или мое имя навек будет покрыто позором. Я чувствовал, что Египет и египетские боги наблюдают за мной. Я помолился моей небесной матери Исиде, чтобы она придала мне силы довести начатое до конца. Я молился так, как не молился никогда раньше, но – о чудо! – ответа не последовало. Как же такое могло случиться? Почему? Что ослабило связующую нас нить настолько, что первый раз в жизни богиня не снизошла до ответа своему любимому сыну и избранному служителю? Возможно ли, что в своем сердце я согрешил против нее? Как там Хармиона говорила – я люблю Клеопатру? Неужели эта мука может быть любовью? Нет! Тысячу раз нет! Это сама природа восстает против предательского и кровавого деяния. Богиня просто испытывает мою силу. Или, быть может, она тоже отворачивает свой благой божественный лик от тех, кто замышляет убийство?
Объятый страхом и отчаянием, я встал и начал заниматься своими делами, как человек, лишенный души, как будто это был не я. Я выучил наизусть роковые списки и повторил план действий. Я даже подобрал слова для речи, с которой завтра я как фараон должен был обратиться к своему народу, поразив весь мир.
«Граждане Александрии, жители страны Египет, – начиналась она. – Клеопатра из македонской династии Лагидов по воле богов поплатилась за свои преступления…»
Все это и другое я делал будто во сне, но это был словно не я, без желания и воли. Мною двигала сила, которая была не внутри меня, а шла снаружи. Так проходили минуты. В третьем часу пополудни я, как было условлено заранее, отправился в дом дяди Сепа, тот самый дом, куда меня привели, когда три месяца назад я впервые прибыл в Александрию. Там уже тайно собрались предводители, которые должны были возглавить мятеж в Александрии, их было семеро. Когда я вошел и были закрыты дверные запоры, они пали ниц и воскликнули: «Слава фараону!», но я попросил их подняться, сказав, что я пока не фараон – цыпленку еще только предстояло вылупиться из яйца.
– Это верно, принц, – сказал мой дядя, – но этот цыпленок уже проклюнулся. Не напрасно Египет столько лет высиживал это яйцо, если сегодня вечером ты нанесешь свой удар кинжалом. Да и что может помешать тебе? Теперь уже ничто не остановит нас на пути к победе!
– На все воля богов, – ответил я.
– Нет, – сказал он. – Боги препоручили свою волю смертному – тебе, Гармахис, – и она будет исполнена. Вот окончательные списки. Тридцать одна тысяча человек, способных держать оружие, готовы подняться, как только придет весть о смерти Клеопатры и о твоей коронации. Не пройдет и пяти дней, как каждая цитадель Египта будет в наших руках, и тогда чего нам бояться? Рима? Рим нам не страшен: у него своих дел хватает; к тому же мы заключим союз с триумвиратом и, если будет нужно, купим их дружбу. Денег в нашей земле много, и если потребуется больше, ты, Гармахис, знаешь, где хранится запас на черный день на нужды Кемета, в каком тайном месте, о котором не знают римляне. Кто может навредить нам? Никто. Может быть, в этом беспокойном городе кто-то попытается бороться или существует еще один заговор, участники которого захотят посадить на трон Арсиною. Поэтому с Александрией нужно поступить сурово, возможно, если понадобится, ее даже придется стереть с лица земли. Что касается Арсинои, завтра, как только станет известно о гибели царицы, мы пошлем людей, которые тайно убьют ее.
– Но остается мальчик, Цезарион, – заметил я. – Это двойная опасность: Рим может заявить через него о своих правах, потому что он сын Цезаря, к тому же ребенок Клеопатры унаследует все ее права. Это очень опасно.
– Не бойся, – успокоил меня дядя, – завтра Цезарион присоединится к тем, кто будет ждать его в Аменти. Я это уже подготовил. Птолемеев нужно истребить под корень, чтобы это прóклятое дерево не дало больше ни одного ростка.
– А нельзя найти другой способ, без убийств? – печально спросил я. – У меня болит сердце, когда я думаю о реках крови, которые прольются. Я хорошо знаю мальчика. От Клеопатры он унаследовал внутренний огонь и красоту, а от Цезаря острый ум. Убивать его – преступление.
– Не будь так малодушен, Гармахис, – строго произнес дядя. – Что тебя тревожит? Я не узнаю тебя. Откуда эта жалость? Если мальчик действительно такой, как ты говоришь, тем больше оснований от него избавиться. Или ты хочешь взрастить молодого льва, который, повзрослев, разорвет тебя и займет твой трон?
– Да будет так, – сказал я со вздохом. – По крайней мере он не будет мучиться и отправится в Аменти невинным. Давайте теперь обсудим дальнейшие планы.