в России. Лечится там на водах. Но меня он никогда не забывал. Дал неплохое образование, а после продажи имения помог деньгами. Я давно торгую фотографическими принадлежностями. Собственно, почти все ателье в Казани, Нижнем Новгороде, Самаре, Саратове и Рязани – мои покупатели. А недавно я стал возить в Россию фотографические аппараты из Америки. Но с отцом я вижусь редко, несмотря на то что его жена скончалась четыре года назад. Как и все старики, он стал сентиментален и часто шлёт мне открытые письма из Европы, в которых называет меня «сыном», «сыночком» и «родной кровиночкой». Естественно, я их бережно складываю. Но что будет, если он умрёт? – Волков воззрился на Ардашева.
– Прервётся ветвь Меншиковых по мужской линии, но, возможно, продолжится по женской?
– Верно, но вот тут могут быть неожиданности. Для того чтобы не допустить исчезновения рода, имеющего большое значение для всей империи, государь вправе пойти на дарование титула светлейшего князя тому, кто его ранее не имел. Потомок по женской линии унаследует не только имущество, но и частично фамилию, а значит, и герб именитого предка. А таковым на сегодняшний день является Иван Николаевич Корейша, гусар. Он сейчас молод, ему всего двадцать шесть, но он совершенно не интересуется историей сородичей. Любит кутнуть и поиграть на скачках. Да, хорош будет преемник! – Волков покачал головой, промокнул платком со лба пот и продолжил: – Но всё зависит от моего отца. Я не раз говорил с ним об этом и писал ему, но он медлит. Боится обнародовать свою связь с горничной и запятнать репутацию. А если бы он согласился, я бы стал не только дворянином, но и светлейшим князем Волковым-Меншиковым. Звучит, правда? Это вам не какой-нибудь Корейша-Меншиков и даже не купленное Папасовым дворянство и чин статского генерала… А если отец умрёт, я тотчас же обращусь к государю с прошением о признании меня продолжателем рода Меншиковых. И вот тут не последнюю роль сыграют те самые открытые письма отца и ваш перстень. Царю ничего не стоит даровать мне дворянство, титул и фамилию. – Негоциант заглянул в глаза собеседнику и сказал: – Я потому и в Ораниенбаум приехал, чтобы самолично взглянуть на деяния светлейшего князя. А тут смотрю – старое здание суконной фабрики, построенное ещё при нём. А на фронтоне – каменный герб Меншикова выбит, точно такой, как и на дворце. Познакомился с хозяином и узнал, что он собрался её продавать. По цене договорились. Думаю, вот ещё один козырь в случае обращения к государю, а тут Папасов появился со своими деньжищами и всё испортил. Вот я и разозлился на него. От того и скандал вышел.
– Странный вы человек, Александр Владимирович, – тихо выговорил Ардашев.
– Это почему?
– Ну как же! Сначала поведали мне, совершенно незнакомому человеку, все свои тайны. Признались, что перстень вам просто необходим. Дали понять, что вы баснословно богаты, а теперь называете цену всего лишь в две тысячи? Я так понимаю, что вы и десять за него отдадите, и двадцать, верно?
– Нет, молодой человек, вы ошибаетесь. Это украшение не волшебное, оно не сможет сделать меня Меншиковым сразу, как окажется на моём пальце. Даже письма отца более полезны для дела, чем перстень. Да вы и сами это понимаете, правда? Папасов его носил, хвастался небось, а теперь вы его мне демонстрируете, но никто из вас от этого не стал потомком Александра Даниловича, так?.. И запомните: всё в этом мире имеет цену, даже человеческая жизнь. Вопрос лишь в том, чем эта цена измеряется. Иногда это может быть прощальная улыбка любимого человека, а иногда плач ребёнка, но чаще всего – честь. Самое страшное – потерять уважение к самому себе. Так бывает, когда смалодушничаешь и не отомстишь. Я ведь не только ради себя стараюсь. У меня два сына и дочь. Если я не сумею добиться справедливости, то тогда у меня останется слабое утешение: я подарю старшему сыну перстень его великого предка… Три тысячи – моё последнее предложение.
Клим покачал головой и сказал:
– Простите, Александр Владимирович, но я не готов расстаться с реликвией, даже учитывая ваш откровенный рассказ. Этот подарок Папасова ещё и своего рода аванс за одно дело, которое я до сих пор не выполнил, а значит, в данный момент я не могу распоряжаться перстнем. Так что давайте прекратим торг.
– Хорошо, я не настаиваю, но надеюсь, что мы ещё вернёмся к этому разговору.
– А судно-то мы выбрали с именем Петра, – раздумчиво проговорил Клим.
– Или оно нас, – грустно добавил купец. – Кто знает, что нам уготовила судьба. Кстати, какая у вас каюта?
– Седьмая.
– Хорошее число. А у меня – третья.
Трижды ударил судовой колокол, раздался длинный гудок, возвещающий о скорой отправке.
Сходни убрали. «Пётр Великий» отвалил от пристани и начал выбираться из лабиринта судов, стоящих на якоре, пытаясь одновременно не столкнуться со встречными пароходами.
Студент с интересом рассматривал город. Перед ним открылись Кремль, Губернаторский сад и Георгиевская набережная со стройным рядом домов. Ещё через некоторое время мелькнули строения Печерского монастыря, луговые берега и домишки, прилепленные к ним, точно бородавки на старческом теле. Отсюда судно уже вышло на простор великой русской реки и набрало ход. Слышались шлёпанье плиц[76] о воду да крик чаек, носящихся над Волгой.
Глава 18. Тихий ужас
Чем дальше шёл пароход, тем скучнее становился пейзаж, и Ардашев направился в каюту. В коридоре на полу лежала оброненная кем-то штопальная игла. Он поднял её и принялся рассматривать: длина два с половиной дюйма[77], отполирована до блеска; стальной конец настолько остро заточен, что даже лёгкое прикосновение поранит палец; продолговатое ушко обмотано суровой ниткой и представляет собой своеобразную ручку. «Отличное оружие, – подумал студент. – Места занимает мало. Можно спрятать в любой части одежды. Но если нанести этой штукой удар в височную кость, за ухо, в горло или сзади в основание черепа – смерть наступит мгновенно». Сам не зная зачем, он сунул находку в карман.
Каюта первого класса хоть и была дорогой, но имела один недостаток – сильно нагревалась крыша. Приходилось всё время держать окно открытым, но и это не спасало. Вскоре усталость взяла своё, и, разоблачившись, вояжёр заснул. Сон прервался через час. За дверью раздался испуганный женский крик, а потом в неё забарабанили со словами:
– Клим Пантелеевич, помогите!
Ардашев быстро оделся и отворил дверь. Перед ним стояла плачущая вдова, одетая лишь в кружевной пеньюар. Она стряслась от страха