И пришел в Игергард лютый мор, коего не знали люди от начала времен. Голод и нужда распахнули врата, в которые вошла Великая Чума. И те, кого пощадила голодная смерть, позавидовали мертвым, ибо их пленил еще более могучий и страшный враг. И ни барон в высоком замке, ни монах за стенами обители, ни даже король не смогли оградиться от ниспосланных богами напастей. Игергард обезлюдел, и только падальщики кружили над бескрайними погостами…»
(Безымянный летописец. «Слова Зрящего», 1190 г.)
– Она пришла, мама, – сказала негромко Кайира.
– Пусть войдет.
Губы с трудом шевельнулись на желтом, иссушенном болезнью лице. Островная королева умирала. Мучительно, медленно и тяжело от неведомой лекарям хвори, беспощадной, как лютый зверь, терзающей тело и душу. Королева смирилась с немощью и болью, а ожидание смерти стало для нее почти сладким, как ожидание любовного свидания. Одно было плохо: она умирала в чужом ей и ненавистном городе – в Орфиранге.
– Кто ты? – спросила Ильимани, щуря почти слепые глаза.
– Меня зовут Ттаса, – медленно сказала высокая женщина в широком темном плаще. Голос у нее был удивительно мелодичный. Как у эльфов. Но нет, Ттаса не эльфийка. Ильимани осторожно коснулась руки гостьи. Широкая ладонь выдавала простое происхождение. Впрочем, для высшего иерарха Бога-Странника происхождение не имело никакого значения.
– Добро пожаловать, леди Ттаса.
Слишком длинная фраза, казалось, лишила Ильимани последних сил. Она закрыла глаза в изнеможении, продолжая держать леди за руку.
– Ты умираешь, Ильимани, – шепнула та.
– Я знаю.
– Оно пожирает тебя изнутри. Зачем ты сделала это?
Королева не слышала в голосе Верховной жрицы гнева или осуждения. Так мать журит свое любимое дитя за невольную шалость. Только жалость и забота. Мысленно Ильимани рассмеялась. Это у Верховной-то жалость? Женщина, поднявшаяся с самого низа до вершин власти, наверняка позабыла о таких глупостях. «Любовь», «жалость», «доверие» – это только слова, которые можно писать угловатыми аддическими рунами или говорить мягким, как снег, голосом – и не более того.
– Ты отмстила за мужа и сына, смыла их кровь морем крови и слез целого народа, уничтожила династию и королевство. Ты удовлетворена? Рада? Счастлива?
– Да, – твердо сказала Островная королева.
– Ты не можешь умереть. Сила уничтожит тебя медленно. Сердце твое будет биться, а ноги уже начнут есть черви. Разве ты этого не боишься? Тебе не страшна такая участь?
О, она знала, что значит бояться. Она боялась когда выходила замуж за Анрада, и когда рожала Лиинара – тоже боялась, и когда Эверанд пошел на Острова войной, боялась; а сейчас она уже ничего не боялась. Страх умер, и осталась лишь усталость, серая и тяжелая, как каменная пыль. Ильимани в ответ только покачала головой. Она берегла силы.
– Все умерли, Ильимани, – печально сказала Ттаса. – Я осталась единственной Верховной жрицей. Аднес и Кальвина умерли от голода, Толлэ унес мор, Годай утопилась. Ты ведь помнишь леди Годай. Она была такая веселая, самая красивая, самая умная. Аднес скончалась прямо на моих руках, она знала, что это ты сделала, но она тебя не винила. Никто тебя не винил. Наверное, ты имела право всех нас ненавидеть.
Она и сейчас их всех ненавидела, весь Игергард, каждого человечка, каждый локоть этой щедрой земли. И если бы смогла, то унесла бы их всех с собой в могилу. Всех до единого, так, чтобы море сомкнулось над Игергардом и город Орфиранг покоился на самом его дне. Ильимани давно подозревала, что вместо крови течет в ее венах красная ненависть, потому что настоящая кровь ее истлела в башне над осскилльским замком десять лет назад.
– Что тебе надо, Ттаса? – тяжело выдохнула она.
– Отрекись и прости, – просто сказала жрица, низко наклоняясь над умирающей и срываясь на горячий шепот. – Пусть зло кончится вместе с тобой, пусть оно уйдет вслед за теми, кто тебе причинил столько боли. Эверанд мертв, его наследники и весь его род тоже, дочь твоя сидит на престоле. Проклятие должно иссякнуть. Разве ты хочешь навредить собственной дочери?
Веки казались тяжелыми, отлитыми из золота, и каждая ресничка весила, как свинцовая плитка. Любой свет теперь причинял глазам нестерпимую боль, тьма наползала со всех сторон. И никого не было в той тьме.
– Как ты думаешь, они ждут меня… там?
– Не знаю, – честно призналась Ттаса.
– А что говорят, боги?
– Боги молчат.
Ильимани хмыкнула:
– Даже Двуединый Куммунг?
– Особенно он.
За каждым словом лежала темная глубокая пропасть. Ильимани казалось, что они говорят быстро, но на самом деле прошло более двух часов. Мысли плавали в голове у королевы ленивыми полусонными рыбами и были такими же скользкими и противными, как рыбы.
– Значит, никакого утешения не будет?
– Зачем? – удивилась жрица. – Ты скоро сама все узнаешь.
Ильимани почему-то эти слова разозлили, до слез разозлили, но злость быстро испарилась, как роса под солнцем, оставляя неприятное душное чувство. Да, она умрет, очень скоро умрет, и что бы там ни говорила жрица, о чем бы ни молчали боги, но там, за гранью Начала и Конца, ее ждут. Она чувствовала, она догадывалась и надеялась.
– Сила проклятия, которое ты призвала на Игергард, не отпустит тебя за Грань, – сказала Ттаса, словно прочитав мысли королевы. – Отрекись, пока не слишком поздно.
Слишком поздно практически никогда не бывает, бывает либо рано, либо просто поздно. Почему ни жрецы, ни Хозяин Сфер не остановили Эверанда двенадцать лет назад? Почему Троекратный благословил в Дарже его поход на Осскилл? Почему никто из оракулов, никто из пророков не предрек Эверанду Игергардскому и его детям страшной смерти? А теперь… теперь поздно. От сил дважды не отрекаются. Если можно было бы вернуться во времени назад, то Ильимани повторила бы каждый свой шаг снова и ни о чем не пожалела бы. Игергард заслужил все бедствия, мор и голод, что обрушились на него.
От нового приступа боли мир содрогнулся, раскололся на несколько острых осколков, и в их ослепительном сиянии Ильимани увидела миг своего наивысшего торжества – коронацию Кайиры. Огромный Тронный зал, сердце Красного замка – Каннелой, где от века в век восседали игергардские короли, был украшен со всей возможной пышностью. Белоснежные розы, синие атласные ленты, парадные знамена, шелка нарядов, серебро и сталь доспехов, и тысячи, тысячи лиц, среди которых не было ни одного равнодушного. О да, на коронацию собрались все: победители и побежденные, остатки гордой игергардской аристократии и суровая осскилльская гвардия, послы всех сопредельных держав и гости из-за Вейсского моря, патриархи народа тангаров, главы десяти родов высшей касты орков, синеглазые эльфийские принцы. Они все видели падение старого Игергарда, как видела его Ильимани, они все засвидетельствовали миг, когда строгий алмазный венец лег на голову Кайиры, и все опустились на колени перед новой королевой. Ильимани искусно тянула время, отказываясь быть регентшей, дожидаясь, пока Кайире не исполнится четырнадцать, чтобы насладиться этим мгновением сполна. И когда она сама склонилась перед дочерью, вместе с ней склонился и весь мир. Долгими бессонными ночами на холодном ложе Ильимани продумала все до мельчайших подробностей, всю церемонию от начала и до конца.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});