Стучащий бог предсказал верно: Аделаида чувствует себя матерью и питает ко мне необыкновенную нежность, слегка даже надоедливую. Ее гордость и ее радость действуют заразительно: никогда в жизни я не заботился о возникновении и росте будущих граждан мира, а теперь, не стану лгать, питаю явный интерес к этому. Ко всему примешиваются также все более близкие отношения, в которые я вступаю с Аделаидой. Конечно, дело не обойдется без некоторого упорства, без уговоров и нежностей, прежде чем я войду в полное доверие к ней. Эти черные умеют молчать, когда хотят; того, что они не хотят выдать сами, от них не добьешься, даже и тягая за язык раскаленными щипцами.
Но возникло еще одно исключительно счастливое обстоятельство, которое дает мне в руки средство заставить ее сбросить последнюю маску.
Оказывается, что у Аделаиды вовсе нет живых родителей. Я узнал это от одной седой бабки, которая называется Филоксерой и уже в течение многих лет занимается прополкой сорных трав в моих садах. Дряхлая старушонка живет вместе со своим правнуком, грязным мальчишкой, в жалкой лачуге неподалеку от моих владений. Скверный малолетка снова попался в краже яиц у меня и должен был на этот раз основательно познакомиться с бичом. И вот старуха пришла ходатайствовать за него. В качестве выкупа она сообщила мне разные сведения об Аделаиде. Ей, разумеется, небезынтересно, в какой милости теперь Аделаида находится у меня. Сведения эти (я должен был поклясться старухе всеми святыми, что не выдам ее) оказались столь интересными, что я дал ей в придачу еще американский доллар. Аделаида не имеет никаких родителей и, стало быть, не посещает их. Она мамалои – главная жрица культа Вуду. Когда я отпускаю ее, она отправляется в «гонфу» – храм, находящийся вдали от людского жилья, на лесной лужайке. И моя маленькая, нежная Аделаида играет там роль жестокой жрицы – заклинает змей, душит детей, хлещет ром, точно старый пират, и беснуется в неслыханных оргиях. Неудивительно, что она возвращается домой в таком растрепанном виде… Ну, погоди же ты, маленькая черномазая каналья!..
26 октября
Я сказал, что отъеду по делам, и велел оседлать лошадь. Старуха описала мне дорогу в храм лишь приблизительно, насколько вообще негритянская женщина может описать дорогу. Разумеется, я заблудился и имел удовольствие заночевать в лесу – к счастью, у меня с собой был гамак. Лишь на следующее утро добрался я до храма «гонфу»; он представляет собою очень большую, но убогую соломенную хижину, построенную посредине лужайки, выровненной и утрамбованной, словно площадка для танцев. К храму вела дорога, по обеим сторонам которой торчали воткнутые в землю колья, и на каждом из них были насажены попеременно трупы белых и черных куриц. Землю меж кольев усыпала скорлупа индюшьих яиц, попадались там уродливые коренья и странной формы камни. У входа в храм стояло большое земляничное дерево, которое верующие называют «локо» и чтут как божество. Кругом него лежали грудами осколки разбитых в его честь стаканов, тарелок и чашек.
Я вошел внутрь храма. Несколько отверстий в крыше давали достаточно света. Под одним из отверстий на столбе торчал горевший факел из смолистого соснового дерева. Убранство храма было в высшей степени забавно: на стенах висели портреты Бисмарка из «Седмицы» и короля Эдуарда из «Лондон Ньюс». Оба портрета, несомненно, происходили из моего дома – кто же другой мог иметь в здешнем местечке эти издания? Вероятно, их великодушно пожертвовала сюда Аделаида. Далее на стенах висели изображения святых – ужасные олеографии, представлявшие святого Себастьяна, святого Франциска и Мадонну, а рядом картинки из «Симплициссимуса» и L’Assiette au Beurre[33] (опять-таки от меня). Вперемежку с этими изображениями на стенах виднелись старые тряпки от флагов, цепочки из раковин и пестрые бантики из кусочков бумаги. В глубине храма, у задней стены, на некотором возвышении стояла большая корзина. «Ага, – подумал я, – там, наверное, держат Гугона-Бадагри, великого бога Вуду!» С большой осторожностью я приоткрыл крышку корзины и сразу отпрыгнул, не имея ни малейшего желания быть укушенным каким-нибудь ядовитым гадом. Увы, в корзине и впрямь была змея, но то был невинный уж, и он уже издох от голода. Очень по-негритянски – поклоняться чему-нибудь как богу, a потом, когда торжественные моления кончились, совершенно забросить это. Впрочем, такого бога легко возобновить: заместителя ему ничего не стоит изловить в десяти шагах в лесу. Во всяком случае, Дамтала, бравый стучащий бог, имеет несравненно лучшую участь, чем могучий Гуэдо-Собагуи, который, свернувшись в клубок, лежал передо мной мертвый в корзине. Первый получает каждую пятницу свежее масло, тогда как последний, изображающий в этом сумасшедшем язычески-христианском культе Вуду-Иоанна, не может поживиться ни единой мышью или лягушкой.
29 октября
Когда я на следующий день блеснул перед Аделаидой своими новыми познаниями (с таким видом, будто все это давным-давно изучил), она не пыталась отпираться. Я сказал, что меня посвятил доктор и что он не кто иной, как посланник Симби-Китаса – дьявола верховного ранга. В доказательство этого я показал ей топор, который я запачкал красными чернилами. Обмакнутый в кровь топор представляет собой символ этого злого демона.
Девушка задрожала, принялась рыдать, и я едва мог успокоить ее.
– Я это знала! – воскликнула она. – Я знала это и говорила об этом папалои. Этот доктор – сам Дом-Педро!
Я согласился. Почему, в самом деле, милому доктору не быть самим Дом-Педро? Я уже был осведомлен, что наша местность, Пти-Гоав, является резиденцией демонической секты, основанной неким Дом-Педро. Этот человек (должно быть, порядочный мошенник был!) много лет тому назад явился сюда из испанской части острова и основал здесь культ великого дьявола Симби-Китаса и его помощницы Азилит. Надо полагать, что он на этом заработал хорошие деньги. Что ж, пусть сам он и все его обер- и унтер-черти заберут меня в ад живьем, если я не устрою из всей истории хорошей аферы… У меня уже есть идея.
18 декабря
Сегодня по всем улицам раздавался звон neklesin, железного треугольника. Много раз прежде слыхал я эту детскую музыку и никогда не придавал ей