Связанные воедино уже предуготовленной судьбой, в бесконечный раз желающей сразиться сама с собой с предвечно известным результатом, находились на одном конце протянутой стрелы времени, уравновешивая шагающее чудовище со стальными синтетическими мышцами, допотопной яростью и изощренным военным интеллектом. Зажатые между ледяным щитом и синим небом люди спокойно ожидали приближения машины. Абсолютная вина ничего не добавляла в предстоящее избиение, не будила особых эмоций, кроме страха, как обратной стороны не трусости, а гормонального всплеска, разжигающего в слабой механике костей и мышц смертельные костры напряжения и отчаянной ярости по отношению к судьбе.
— Вид? — спросил Фарелл.
— "Мамонт", триста тонн брутто, компенсирующий антиграв, ядерный движок, ракетное оснащение. Неповоротлив в маневренном бою, но незаменим в осадных операциях, — ответил Борис.
— И кого он здесь будет осаждать? — поинтересовалась Одри.
— Надо полагать — нас, — сказал Кирилл.
— Какой он огромный, — пробормотала девушка. — Может быть, мы мирно пройдем мимо? Может, он по своим мамонтиным делам решил прогуляться?
— Слишком уж уверенно на нас прет, — отметил Фарелл. — Шансы?
— Незначительные, — сказал Мартин, — Я знаю повадки этих хоботных. Он не будет тратить на нас ракеты. Он растопчет нас по одному. Устроит самую увлекательную из охот — охоту на человека.
— А здесь больше и не на кого охотиться, — подтвердил Кирилл.
"Мамонт" не особенно торопился. Бежать им было некуда, поэтому можно в полной мере насладиться приближающимся моментам сладостного ощущения, когда под широкими ступнями будут лопаться теплые шарики человеческой плоти. Людишки оцепенели в обессиливающем страхе, в призрачной надежде разглядывая надвигающуюся гору смерти, излечивающую от жизни ухмылку мудрого Ганеши, весомо и основательно вбивающего каждый шаг в податливое тело антарктического моллюска, взметая фонтаны снега, яростно поддевая бивнями миллионолетний лед и хоботом забрасывая на лохматую разгоряченную спину подручный охлаждающий материал.
— Раскалился урод, — отметил Фарелл.
Чудовищная шахматная фигура, приготовившаяся вторгнуться в пространство слабых пешек, окутывалась плотным одеялом пара, осаждавшимся на боках и брюхе длинными, индевелыми сосульками, волочащимися по земле и отпадающих с величавостью и трагизмом рушащихся колонн древнего храма.
— Система охлаждения не в порядке, — пояснил Борис. — В более теплом климате он бы уже истаял.
— Мы не можем ждать здесь потепления, — высказался Мартин. — Но у меня есть план.
Фарелл выслушал Мартина, помолчал, ни о чем особом не раздумывая и не оценивая, лишь разглядывая надвигающуюся гору с изумленной гордостью туземца, разбудившего заклинаниями вулкан. План был слишком прост, чтобы сработать и чтобы вносить в него улучшающие коррективы, и слишком сложен, чтобы оценить шансы выжить. Это была не бестолковая позиционная война, где все действо сводилось, за вычетом стратегических изысков штабистов и последующих историков, к ненужному нападению, несвоевременному отступлению и неоправданным потерям. Масса на массу, где неожиданность интеллекта гасилась неуправляемостью инстинктов толпы, где несложные выкладки указывали на неизбежный результат для противостоящих сторон, но где знание будущего уже не могло повлиять на безумие настоящего. Прекрасная война! Декорации не имели значения — красивые ряды марширующей на стальные купола внеземных пещер штурмовых рот или красивые ряды наплывающих друг на друга боевых рейдеров.
Здесь ставился чистый эксперимент в стерильных декорациях. Сила на интеллект, мощь на хитрость, расчет на безумие. Это и было сумасшествием выпадением из тесной клетки привычных схем, уход от трезвой реальности в метафизическую случайность становления, сметающего любой продуманный шаг, но разворачивающего непреодолимый водоворот вокруг безумца. Каждый такой путь сбивал с колеи обыденности, уравнивая, а точнее — смещая качества в непересекаемые пространства, заведомо выстреливая чистый ум в эйдос смысла, возвышая и отражая в меоне снега и льда, растворяя в напряженных синтетических мышцах грубой машины, давая даже не шанс на успех, так как там нет мерила успеха, а шанс выйти и остаться вне своих границ.
Как меч прочерчивает среди бесконечности возможных отражений тот единственный и необходимый путь, так и сейчас во тьме пролегало направление движения к подножию колоссального диггаджи, спустившегося с небес, стоящего на посту южной стороны мира, бивнями и хоботом защищающего целостность Хрустальной Сферы, которая не где-то за Плутоном, а — везде, где есть человек. Крепкая спаянность требовала ритма случая, ритм диктовал скорость, скорость указывала на оружие. Мартин стряхнул с себя доху, окутавшись взрывом тепла, высадившегося на броне стылой патиной изморози, подхватил футляр и пошел прямо к «мамонту», через бугры и впадины окаменевшего пятна сгинувших миллионолетий, сквозь редкие веера черных обломков, выпевающих поминальную мелодию.
— Я и Кирилл — в упряжь, Одри и Борис за нами, — скомандовал Фарелл.
— И что делаем? — спросила Одри.
— Бежим!
С высоты мощи и спокойствия суета черных искр выглядела привычной. Величина порождает страх, а страх управляет победой. Лучше всего — запугать и принудить к перемирию, плохо — сражаться в чистом поле, самое плохое осаждать крепости. Выбери самое лучшее для себя и самое плохое — для врага. Обратись в крепость и раздави ужасом. Единая цепь распалась. Отчаяние разметало никчемные фигуры, лишь кинув слабейшую под его ноги, как будто одна жертва могла утолить свирепость диггаджи. «Мамонт» подцепил бивнями спрессованный снег и бросил в приближавшегося, которого и врагом назвать значило бы придать ничтожеству непресталую ему важность и опасность. Словно белый метеорит врезался в небо, распался на несколько крупных кусков, окутавшись фонтанами снега, изогнулся нереально красивой дугой и обрушился на землю, громоздя невысокие горы перед черным человеком.
Проклятый ящик внезапно набрал вес и словно оброс мелкими крючками, цепляющимися за мельчайшие трещины в ледяном панцире плато. Экзоскелеты брони еще как-то сглаживали упрямство коффина, но химизм синтетических мышц начинал давать сбои, сбрасывая излишнее тепло под доху и нарушая всю терморегуляцию. Фарелл чувствовал, как кожу начинает неприятно пощипывать непривычное ощущение жара и влаги, едкий пот мелкими брызгами усеивает экран моноглаза, а протектор не успевает впитывать его, отчего приглушенная белизна вдруг разбавляется жуткими пятнами цвета свернувшейся крови. Однако близость смерти продолжала закачивать адреналин в неистовых объемах, разрывая сердце и легкие в непреодолимом стремлении разгонять ритм бега, приближаясь в совершенстве к творящему и разрушающему танцу Шивы, ради забавы выгнавшего одного из своих диггаджи на вольную охоту края мира. Ящик звезд насмехался над коммандером, решившим, что отныне он повелевает небесами, что и ему досталась отмычка к проклятью неутолимого желания авантюр и насилия, что отныне судьба его всегда при нем, и никто не осмелится вмешаться, тронуть невзрачные нити раскинутой по Ойкумене паутины. Вот только уже не люди правили Обитаемостью безраздельно, незаметно уступая место металлу, пластику, синтетику, заковывая себя в броню тепла, скорости и иллюзий. Вот кому теперь предназначено разрушать самые выверенные стратегии, крошить тактику победы в грандиозный проигрыш, наступать лапами на ткущуюся паутину недостижимой цели. Бунт машин против единственного свободного человека в Ойкумене, превентивный ответ на призрачную угрозу одичания во имя освобождения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});