Юбаль с трудом стоял на ногах. Он так жалел о договоре, заключенном с торговцами, — ведь он и вправду думал, что Абрама обрадует эта новость, — что осушил гораздо больше кубков вина, чем обычно. Кроме того, Юбаль терзался мучениями, которые не смогло бы утолить никакое количество хмельного напитка, — из-за того, что он ходил к Молоку и просил его о заключении союза. Если вначале он испытывал самодовольство, зная, как отчаянно пытается Молок спасти свою торговлю пивом, а после переговоров даже думал, что оказывает ему услугу, то теперь мысль о том, что он натворил, острой иглой засела у Юбаля в мозгу. Ни благословения Богини, ни добрые пожелания друзей, ни уверения волков-прорицателей в правильности его поступка не могли избавить Юбаля от мерзкого, неприятного ощущения где-то в желудке. Он все равно ненавидел клан Серофии, а больше всех — Молока, и теперь жалел о том, что не нашел другого способа охранять свой виноградник.
Абрам тоже чувствовал себя несчастным, потому что уже через неделю он должен был уйти, чтобы возвратиться лишь через год. Поэтому он тоже пил больше обыкновенного.
Когда процессия дошла до дома Талиты, Рейна стала призывать благословение Богини, а гости — осыпать поздравлениями и желать счастья обеим семьям. Молок и его сестра распрощались с Марит, а ее мрачные братья злобно посмотрели на Юбаля, молча давая ему понять, что будут пристально наблюдать за благополучием своей сестры. Затем они разошлись — пьяные Юбаль с Абрамом пошли, спотыкаясь, спать на свои соломенные тюфяки, а бабушка отвела Марит на женскую половину дома.
Взошел огромный желтый горбатый месяц, больше похожий на весенний, чем на летний, его свет проходил через соломенную крышу, пробиваясь сквозь маленькое окошко в стене, сложенной из кирпича и глины, и освещая Марит, лежащую в своей новой постели с открытыми глазами. Она ждала Абрама. Они договорились, что, как только все уснут, он придет к ней в спальню.
Но где же он?
Она прислушивалась к ночной тишине, нарушаемой храпом старой женщины и молодых братьев, а потом, не в силах больше ждать, соскользнула с постели и, обнаженная, пошла на цыпочках на другую половину.
В это же самое время Юбаль метался и ворочался в навеянном луной сне, в котором к нему явилась его любимая женщина, мать Абрама, и сказала, что она вовсе не умерла, а вернулась к нему. Но только он заключил ее в объятия и они стали заниматься любовью, как он внезапно проснулся и заморгал в пьяном угаре, не в состоянии отличить сон от реальности. Куда же она ушла?
Услышав шорох, он повернул голову и увидел ее — мать Абрама, молодую, стройную и обнаженную, крадущуюся на цыпочках по коридору, соединяющему мужскую и женскую половины дома. Она шла на мужскую половину, к нему.
Юбаль ухитрился подняться, шатаясь, подошел к ней и резко притянул ее к себе.
Крик Марит разбудил его. Он нахмурился, увидев в неверном лунном свете две сцепившиеся человеческие фигуры. В глазах у него двоилось. Он протер их и посмотрел снова. Два обнаженных человека, крепко вцепившиеся друг в друга.
Он попытался встать и упал на колени. Нет, должно быть, это сон. Галлюцинация.
Видение плыло перед ним, как будто дом, опустившись вдруг на дно Неиссякаемого Источника, оказался под водой. Он видел переплетающиеся, как змеи, белые руки и две головы, двигавшиеся в каком-то странном танце. Они дергали ногами и корчились. Как любовники, слившиеся в объятия под водой.
А затем внезапно видение стало абсолютно четким: Марит! В объятиях Юбаля!
Он снова попытался подняться на ноги, но пол под ним раскачивался, как сторожевая башня в бурю. Желудок подступил к горлу, и он понял, что его сейчас вырвет.
Он едва успел выскочить наружу, и его стошнило на капустные грядки. Он глубоко вдохнул ночной воздух и пошел было обратно в дом, но к горлу снова подступила тошнота.
Руки Юбаля на теле Марит.
Ему хотелось вернуться, но от того, что он увидел, ему было дурно еще больше, чем от вина. Юбаль и Марит! В голове проносились и сталкивались обрывки мыслей — сплошная путаница размытых образов и чувств.
Он повернулся и побежал. Пот струился по вискам, к горлу подступала тошнота, все вокруг кружилось, и, когда он влетел в виноградник, в его воспаленном мозгу возникла мысль, что Юбаль специально подстроил все так, чтобы заполучить Марит.
— Нет, — прошептал он, упав на землю. — Это невозможно.
Он пытался осмыслить увиденное, но его мозг был пропитан вином, и мысли никак не связывались между собой. Внезапно он ощутил сильнейший приступ гнева и ревности.
И он закричал, подняв к небу кулак:
— Ты меня предал! — Он захлебывался рыданиями, стоя на нетвердых ногах. — Ты специально все подстроил! Привел в дом мою возлюбленную, а меня отослал на Великое Море. Просто ты сам хотел заполучить ее! Будь ты проклят, Юбаль! Пусть тебя постигнет тысяча самых ужасных смертей!
Он рыдал, его тошнило, все вокруг бешено вращалось — Абрам снова побежал, продираясь сквозь виноградные лозы, ничего не видя сквозь застилавшие глаза слезы, мучительно страдая душой и телом, — и с головой нырнул в темноту, окончательно его поглотившую.
* * *
Яркий свет. Стоны.
Абрам лежал абсолютно неподвижно, удивляясь, почему его так тошнит. У него раскалывалась голова и выворачивало желудок. Во рту было сухо и кисло.
Еще один стон. Он понял, что звук исходит из его горла.
Мало-помалу он открыл глаза, привыкая к свету. Солнце, проникающее в шатер через вход.
Почему он в шатре?
Он попытался сесть, но на него накатила такая мощная волна тошноты, что он снова упал на свое ложе. Это была меховая постель. Чужая.
Чей это шатер? И почему он здесь? Как он здесь оказался? Он попытался вспомнить, но память была глуха, как затянутый тиной пруд. Она возвращалась к нему в виде обрывков смутных воспоминаний: пир в честь объединения двух семей; идущая к его дому процессия; бабушка, которая уводит Марит на женскую половину дома; а потом они с Юбалем падают на свои спальные коврики.
А потом — ничего.
Услышав, как кто-то тихонько напевал, он обернулся и увидел смуглую женщину, укладывавшую в корзину кухонную посуду. Он попытался что-то сказать, и она, увидев, что он проснулся, дала ему напиться из мехов, попутно рассказывая, как они с сестрами нашли его неподалеку от своего шатра. Они занесли его внутрь и оставили у себя на ночь.
Он сел, сжав ладонями голову, в которой бушевали разъяренные демоны. Юноша не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь так отвратительно себя чувствовал. «Меня тошнило? Рвало? Но почему это было здесь, в лагере караванщиков, почему я не дома? Я должен вернуться домой, пока они не заметили моего отсутствия».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});