темы. Особенно он заинтересовался историей прежних владельцев замка, о которой рассказывал богатый подбор документов на французском и латинском языке, хранившийся в архивах Кастель-анн-Аларх.
Знакомые шаги раздались на каменных плитах. Не оборачиваясь, Людмила Степановна представила себе мужа, каким он был теперь, словно помолодевшего на десять лет, с новым выражением спокойного достоинства в каждом движении, сменившим его прежние нервные и усталые манеры…
Петр Николаевич присел рядом с женой. Они встретились глазами и улыбнулись друг другу с тем светлым довольством жизнью, которое теперь их почти никогда не оставляло.
– Можешь ли ты себе вообразить, что я открыл сегодня в бумагах? – полушутя, полусерьезно начал граф. – Ты, оказывается, доводишься потомком Мерлину!
– Тому, что жил при дворе короля Артура? – спросила Людмила Степановна. – Неужели это действительно возможно?
– Во всяком случае, видно, что в числе твоих предков по женской линии находится средневековый валлийский бард Давид ап Мирддин, а его современники признавали за подлинного потомка знаменитого чародея.
Они помолчали.
– Знаешь, что я хотела у тебя спросить? – возобновила потом разговор графиня, немного робко, – к Круазику приехал сын из Парижа, студент. Они оба с женой ужасно рады. Я подумала, нельзя ли было бы их всех пригласить в гости? Они ведь нам сильно помогли разобраться в здешних делах. Ты не думаешь, что это будет неудобно?
– Неудобно? Да конечно, нет. Еще бы не хватало, чтобы мы так зазнались! – рассмеялся граф. – Я даже сам хотел тебе сказать, что хорошо бы их как-нибудь позвать, да всё забывал. Не знаю, отчего мы этого не сделали раньше.
* * *
Обед удался на славу. Мсье Круазик и его супруга, простые, славные люди, были явно польщены и от всего приходили в восторг. Их сын оказался очень милым и воспитанным молодым человеком, хотя Петр Николаевич не мог удержаться от досады, когда убедился, что он целиком захвачен той левой концепцией, которая составляет подлинную язву в среде французской интеллигенции. Это, впрочем, не помешало графу поддерживать тактичную и приятную беседу с гостями.
– Так вы учитесь в Школе Восточных языков? – говорил он молодому Круазику за кофе. – Мне пришло в голову попросить вас об одном одолжении. Ты, помнишь, Люда, – обернулся Загорский к жене, – ведь на Шуриковом абажуре что-то вырезано арабскими буквами. Я хочу попросить мсье Франсуа посмотреть на эту надпись; может быть, он сумеет ее разобрать.
– С удовольствием, граф. Вы меня даже заинтересовали, – вежливо нагнул голову Франсуа Круазик. – Если это по-арабски или по-персидски, надеюсь, я смогу вам перевести содержание. Эти языки моя специальность, и я в них как будто не очень плохо разбираюсь.
* * *
Оставив учителя и его жену с Людмилой Степановной, Загорский и студент перекочевали в библиотеку, и Круазик склонился над положенным на столик абажуром. Через несколько минут он поднял голову и с виноватой улыбкой посмотрел на хозяина.
– Это более трудная задача, чем я думал, мсье. Видите ли, часть знаков совершенно стерлась – взгляните, вот здесь, например… и потом, то, что осталось, написано на каком-то архаическом и странном арабском языке, который мне не вполне понятен. Кое-что я, положим, разбираю, но получается довольно бессвязно.
– Ну, ведь тут нет ничего важного! – приветливо рассмеялся граф, – Расскажите, что вы расшифровали, а остальное не имеет значения!
– Во-первых, тут упоминается царь Соломон, Сулейман ибн Дауда… фигура, частая в арабской и вообще восточной каббалистике… затем, вот хорошо сохранившееся место: «Кто мной владеет…» или, может быть, буквально: «кто меня держит в руке»… «да свершатся желания его». А дальше ничего не разберу… кроме вот этой фразы, хотя и не очень ясной… «если не вступит в борьбу с могучим, кому сила от Бога или от Духа Зла»… вот тут вроде слово «предел», «граница»… и кончается словами: «конец силы моей».
– В самом деле, загадочно, – задумчиво сказал Загорский, протягивая молодому человеку ящик с сигарами, – и вы думаете, это старинная вещь?
– Это, скорее, область антикварии, – отозвался тот, – но, на базе анализа языка, я почти уверен, что вещь очень старинная и, вероятно, ценная. Если бы показать ее профессору Шартье…
– Может быть, позже, когда я буду в Париже. Во всяком случае, большое спасибо, мсье Круазик, за вашу помощь, и вообще мне доставило большое удовольствие с вами познакомиться, и я надеюсь, что мы теперь будем видеться часто, пока вы гостите у вашего батюшки. Вы знаете, одна из немногих вещей, каких мне тут не достает, это общество интеллигентных людей, и я буду очень ценить вашу компанию. В другой раз я хотел бы показать вам библиотеку… и, само собою разумеется, вы можете ею пользоваться, как своею собственной!
Веснушчатое лицо студента даже покраснело от удовольствия.
– Благодарю вас, граф, от всей души… всё удовольствие было для меня… я никогда не думал… по правде сказать, я ложно судил о русской эмиграции. Мне всегда представлялось, что это какие-то реакционеры, с архаическими взглядами, недоступные новым идеям. И вдруг, я в вашем лице нахожу передового, прогрессивного и высоко культурного человека. Это очень, очень приятный сюрприз!
Экспансивность и искренность этого мальчика, которому едва перевалило за двадцать лет, действовали подкупающе, но всё же в улыбке Загорского проскользнула горечь.
– Не преувеличивайте моей прогрессивности, дорогой мой; я не хотел бы вводить вас в заблуждение. Я непримиримый противник советской власти и коммунизма, во всех его формах.
Удивление и разочарование ясно взглянули из голубых глаз молодого бретонца.
– Но мыслимо ли, чтобы человек вашей культуры не понимал законов истории и не сознавал, что время монархии и сословных привилегий невозвратно прошло? Из нашего разговора я вижу, что вы русский патриот; неужели грандиозная эпопея советского народа, его победы на войне в союзе с демократией Европы и его мирное строительство вас не увлекают? И ведь такая личность, как Сталин, что бы ни говорили его враги, воплощает волю 200 миллионов людей…
Петр Николаевич редко терял терпение и самообладание, тесно связанные с хорошим воспитанием, какое он получил. Но кому из русских не случается приходить в бешенство перед глупостью либеральных иностранцев, говорящих о России! Рука Загорского с такой силой сжалась на обруче абажура, который он нервно крутил уже несколько минут, что кровь отхлынула от ногтей.
– Ваш товарищ Сталин! – взорвался он. – Если кого ненавидит русский народ, который вы себе позволяете называть советским, если кому хочет гибели, так, несомненно, именно ему. И я, такой же русский, как все, я ему от всего сердца желаю, чтобы кровь его жертв… его миллионов жертв… поднялась бы ему к горлу и его задушила…
Что произошло в эту минуту? Словно электрический ток потряс на мгновение всё тело Загорского, какой-то мелодический звон прозвучал в его ушах, и ему почудилось, будто абажур, который он выронил на стол, озарился на