Читать интересную книгу Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков - Женевьева Брюнель-Лобришон

Расцвет куртуазной науки совпадает с изменениями взглядов на медицинскую науку; XII век жаждет знаний, новых открытий, и статус медицины претерпевает заметные трансформации. В XII столетии происходят кардинальные изменения в самом подходе к лечению больного. Если на заре Средневековья людей в основном врачевали лекарственными травами в монастырских лечебницах, то во времена трубадуров — прежде всего на юге — создаются первые городские лечебницы, где лечат, применяя познания, почерпнутые из античных трактатов, переведенных, дополненных и исправленных арабами. Городская медицина постепенно отделяется от медицины народной, эмпирической, основанной на практических советах кумушек и старинных рецептах. Сохраняя все полезное из медицины народной, нарождающаяся научная медицина, опираясь на новые теории, разрабатывает фармакопею, лекарственные средства на основе растений и пряностей. На юге Италии и в Испании образованные христиане начинают переводить на латынь арабские медицинские энциклопедии и научные трактаты Авиценны и Разеса, которые, в свою очередь, открыли и перевели труды великих греков — Гиппократа, Аристотеля и Галена[215]. Новым шагом в развитии медицины стала медицинская школа, созданная в Салерно, городке, расположенном южнее Неаполя; в 1150 году создается медицинская школа в Монпелье, а в 1220 году она получает статус университета — на полвека раньше, чем этот же статус получит Университет в Париже. Используя достижения Салернской школы, профессора Монпелье идут дальше, привлекая для нужд преподавания переводы с арабского, выполненные в Испании; активное использование последних «новинок» в области медицины делает Университет в Монпелье интеллектуальным центром притяжения для ученых всего Запада[216].

Одним из самых знаменитых медиков Средневековья являлся Арно де Вильнев (Арнольд из Виллановы)[217]. Сфера его интеллектуальных интересов была необычайно обширна; свой талант полемиста он поставил на службу движению францисканцев-спиритуалов; постоянное стремление учиться, готовность воспринимать новые знания сближали его с трубадурами. Он сочинял стихи на каталанском языке, написал поэтическое введение к трактату по межевому делу, которое затем перевел на окситанский язык. Имя его происходит от названия селения Vila Nova в Провансе, где поселилась его семья, являвшаяся, без сомнения, одной из многочисленных семей крещеных евреев, которых на юге Франции было множество. Арно (по-окситански Арнаут) родился в Каталонии около 1238 года, учился в Монпелье и Неаполе, изучил арабский язык, стал личным врачом короля Арагона, Педро Великого, затем преподавал в Монпелье (1289–1299), где испытал влияние идей Иоахима Флорского и еврейской каббалы. Под воздействием этих идей занялся астрологией и алхимией, попытался получить эликсир долголетия. Написал ряд апокалиптических сочинений, провозглашавших неминуемое пришествие Антихриста. Всего этого вполне хватило, чтобы пробудить к нему интерес со стороны инквизиции. Его посадили в тюрьму, однако талант спас его. Его освободили благодаря заступничеству влиятельных пациентов, и в частности императора Фридриха II и двух римских пап. Говорят, что папа Бонифаций VIII сказал ему: «Оставь в покое теологию и занимайся медициной, и мы все будем относиться к тебе с почтением».

Арно де Вильнев погиб при кораблекрушении в 1311 году.

От жизни к смерти: достойный переход

Все тексты, трактующие вопрос о переходе из мира живых в мир мертвых, единодушны в определении достойной смерти. Хорошей смертью считается смерть в окружении заботливых родственников, смерть-ритуал, вознаграждающий за утрату существующего равновесия, поддерживающий общественную и эмоциональную преемственность. Многолюдные публичные погребальные обряды восстанавливают нарушенный порядок. Напротив, одинокая смерть отрывает покойного от его близких, проделывает брешь в генеалогии, превращает похороны в захоронение падали, а покойника в животное, существо низшего порядка. Члены семьи усопшего пребывают в растерянности, ибо они не могут ни выполнить последнюю волю покойного, ни сделать надлежащие распоряжения; более того, они пребывают в постоянном страхе перед выходцами с того света, коими, как всем известно, являются именно брошенные на произвол судьбы мертвецы[218].

Чувствуя приближение смерти, человек (как мужчина, так и женщина) загодя начинает готовиться к путешествию в загробный мир; прежде всего он диктует свою последнюю волю, иначе говоря, в установленном порядке составляет завещание. В этом документе он просит своих душеприказчиков сделать от его имени ряд богоугодных даров, а также распорядиться его имуществом согласно его воле: он уже давно все обдумал. А так как имущественные распоряжения в основном отличаются друг от друга только названиями завещанных селений и замков и именами наследников, то нотариусы обычно заранее готовят нужные формуляры; остается только вписать под диктовку нужные названия, имена собственные и цифры, определяющие размеры пожертвований. Умирающий исправляет свои ошибки (возмещает причиненный ущерб и возвращает долги, завещает сделать пожертвования и заказывает отслужить мессы за спасение своей души), завещает родственникам отцовское наследие и наказывает довести до конца начатые им дела. Он знает, что его будут горько оплакивать и память о нем сохранится, ибо рассказы о его подвигах и щедрости будут передаваться из поколения в поколение, а кто-нибудь из наследников — сын, племянник или внук, дочь, племянница или внучка — получит при крещении его имя и, таким образом, вновь впишет его в родословную семьи. Когда умирает знатный дворянин, глава могущественного дома, многочисленные очевидцы его агонии толкутся в прихожей; тут же находятся и близкие родственники умирающего, его друзья и соседи; они хотят увидеть каждый шаг, который умирающий делает по дороге смерти, дабы потом иметь возможность обсудить его. Столпившись на пороге дома уходящего в мир иной вельможи, прелата или владетельного сеньора, они оживленно переговариваются, ожидая, когда их призовут в свидетели и попросят подписать необходимые документы. Находиться в доме умирающего, наблюдать за его последними минутами, слышать его последние слова, улавливать каждый жест — занятие, несомненно, крайне важное, ибо оно дает возможность выступить в суде, где будет решаться вопрос о правах наследников. Вопрос о наследстве важен вдвойне, ибо правильное решение его восстанавливает не только справедливость, но и нарушенный порядок вещей. Так что все, кто собрался у постели умирающего, внимательно следят, не укажет ли тот указательным пальцем правой руки на небо, желая тем самым подчеркнуть важность принятого им решения.

Родственники и друзья заботятся о выполнении всех погребальных ритуалов. От дома до кладбища — разумеется, если это позволяет расстояние, — они несут завернутого в саван покойного на руках. Если кладбище далеко, они везут его на спине ослика или мула; на протяжении всего пути усопшего сопровождает траурный кортеж, участники которого нарочито выражают свое горе: громко причитают и размахивают руками. Бурные проявления чувств на улицах, упоминания о которых содержатся в ряде литературных текстов и постановлениях городских советов, не могут радовать светские власти. В 1205 году тулузские консулы запрещают участникам похоронных процессий царапать себе лицо, выдирать волосы, раздирать на себе одежды, кататься по земле…[219] Подобные проявления горя описаны в литературных произведениях, причем подчеркивается, что более всех отчаянию предаются именно мужчины. Такая сцена встречается и в романе «Джауфре»; когда товарищи Джауфре считают, что предводитель их убит, они начинают предаваться горю:

[…] собралась целая толпа рыцарей, / И все они, оплакивая Джауфре, стенали и / Рвали на себе волосы, выдирая их целыми пучками. / Но больше всех прочих печалился Ожье. / Стоило ему заговорить, как он тотчас начинал заливаться слезами и поэтому умолкал; […] И вот он упал на землю / С высоты своего немалого роста, и всем казалось, что он совсем лишился рассудка […] Также и сенешаль / Не мог сдержать своего горя; он, как вы только что видели, / Также рвал на себе волосы и раздирал одежды, бил себя кулаками по лицу, / Отчего оно вскоре покрылось кровью. / Сенешаль делал так, чтобы все видели его отчаяние![220]

Средние века вновь сблизили живых и мертвых, разделенных античностью. Кладбище превратилось в место умиротворения и семейных встреч, место, куда может прийти каждый. Жители городов и деревень нередко собирались на кладбищах, иногда там даже устраивали рынки. Сделав соответствующие дарения, благородные мужи и дамы могли получить разрешение быть похороненными в соборе или церкви, на монастырском кладбище подле «людей молящихся» или же возле их собственных предков, от которых они ожидают заступничества на том свете. Знатный сеньор, как мирянин, так и клирик, состоятельный дворянин и богатая благородная женщина вполне могли претендовать на то, чтобы тело их отнесли в церковь или во внутренний дворик монастыря и там замуровали в склепе (саркофаге, украшенном витиеватой эпитафией) или погребальной нише, сделанной в толстой монастырской стене. Подобные захоронения напоминали захоронения первых христиан, чьи останки погребали под каменными ковчегами. Небогатых дворян, зажиточных горожан и более скромных граждан хоронили на городских и сельских кладбищах прямо в саванах, скрепленных железными застежками; эти застежки современные археологи часто находят среди костей. Не все могли перед смертью сделать богатые пожертвования в пользу Церкви, однако бывшие пилигримы часто просили похоронить их вместе с принесенными из паломничества священными реликвиями и памятными предметами (с ракушкой святого Якова, с крохотным ковчежцем). На их могилах иногда высаживали виноградные лозы или побеги кустарников.