Читать интересную книгу Падение Иерусалима - Генри Хаггард

   — И кто же меня будет судить?

   — Синедрион, то, что от него осталось. Быстрее, у нас нет времени на пустую болтовню.

Мириам поднялась и последовала за ними; они прошли край обширного двора, в самом центре которого во всём своём ослепительном величии стоял Храм. Мощёный двор был усеян мёртвыми телами, из галерей выбивались языки пламени и валили клубы дыма. Там, видимо, ещё сражались: громкие крики заглушались мерными тяжёлыми ударами таранов, крушивших массивные стены.

Её ввели в большой зал с беломраморными колоннами, забитый голодающими, среди которых было немало женщин с измождёнными детьми: одни сидели молча на полу, другие расхаживали взад и вперёд, опустив глаза, как будто что-то искали. На возвышении в конце зала в гнутых креслах восседали двенадцать — четырнадцать человек, справа и слева от них оставалось ещё множество незанятых мест. Это и был синедрион, сильно поредевший. Его члены были в великолепных мантиях, слишком просторных для их исхудалых тел, как и у всех остальных в зале, глаза у них были испуганные, лица бледные и сморщенные.

Когда Мириам подошла ближе, один из членов судилища зачитывал приговор какому-то несчастному голодающему человеку. Это был её дед Бенони, но как неузнаваемо он переменился! Всегда такой стройный и прямой, он согнулся в три погибели; зубы все жёлтые, длинная седая борода — клочками и облезла, руки дрожат, роскошная судейская шапочка надета вкривь. Только глаза прежние, но сверкающие более яростным, чем в былые времена, огнём. То были глаза голодного волка.

   — Что ты можешь сказать в своё оправдание? — спросил он подсудимого.

   — Только одно, — ответил тот. — Я припрятал немного еды, купленной на остатки моего богатства. А ваши гиены схватили мою жену и пытали её до тех пор, пока она не сказала, где спрятана еда. Они тут же сожрали почти всё. Моя жена умерла от голода и пыток, умерли от голода и все мои дети, кроме шестилетней дочери, которую я накормил тем, что уцелело. Но и у неё тоже началась агония, и я сговорился с римлянином, отдал ему все драгоценности и пообещал показать слабое место в укреплениях, если он покормит мою дочь и отправит её в свой лагерь. Я показал ему это слабое место, а он покормил мою дочь и увёл не знаю куда. И тут меня схватили. Слабое место немедленно укрепили, так что никакой беды не случилось. Я поступил так, чтобы спасти жизнь своей дочурки; и, если бы понадобилось, двадцать раз поступил бы точно так же. Вы убили мою жену и детей: можете убить теперь и меня. Мне всё равно.

   — Несчастный, — сказал Бенони, — что значит жизнь твоей жалкой жены и детей, когда под угрозой само существование священного Храма, который мы защищаем от врагов Яхве. Уведите его и казните на стене, на виду у его друзей, римлян.

   — Хорошо, я умру, — сказал осуждённый, — но и вы все тоже умрёте на виду у римлян; вы — безумные убийцы, алчущие власти, которые навлекли горчайшие муки и смерть на наш еврейский народ...

Стражники оттащили его прочь, и голос выкрикнул:

   — Подведите следующего изменника.

Подвели Мириам. Бенони сразу же её узнал.

   — Мириам! — взволнованно воскликнул он, вскакивая и тут же падая обратно в кресло. — Ты здесь, Мириам?

   — Да, дедушка, — спокойно ответила она.

   — Тут какая-то ошибка, — сказал Бенони. — Эта девушка не могла причинить никому никакого вреда. Отпустите её.

Остальные судьи подняли головы.

   — Сперва надо выслушать, какое обвинение ей предъявляют, — с сомнением сказал один, а другой добавил: — Это та самая женщина, что жила у вас в Тире? Говорят, она христианка?

   — Мы сидим здесь не для того, чтобы разбирать вопросы религии, — по крайней мере сейчас, — уклончиво ответил Бенони.

   — Правда ли, что ты христианка, женщина? — спросил один из судей.

   — Да, ваша честь, — подтвердила Мириам, и лица всех судей сразу резко посуровели, а кто-то из собравшейся там толпы запустил в неё камнем.

   — Хорошо, — сказал один из судей, — мы рассматриваем дела об измене, а не вопросы религии. Пусть так и будет... В чём обвиняется эта женщина?

Вперёд выступил тот самый начальник, который распорядился задержать Мириам; позади него она увидела Халева — он был в явном смятении — и часового, охранявшего Марка.

   — Я обвиняю её в том, — сказал он, — что она освободила префекта Марка, римлянина, раненного и взятого в плен Халевом, а затем отнесённого в Старую башню с целью проверки, выживет ли он.

   — Освободила префекта Марка? — заговорил один из судей. — Но ведь он личный друг Тита и был бы для нас ценнее, чем целая сотня простых римлян. К тому же никто не нанёс нам таких потерь в этой войне, как он. Если ты и впрямь освободила его, женщина, даже самая мучительная смерть не может искупить такое преступление. Отвечай же, освободила ты его?

   — Это ваш долг — установить истину, — ответила Мириам; теперь, когда Марк был в безопасности, она не хотела больше лгать.

   — Эта женщина такая же наглая, как и все её проклятые единоверцы, — сказал судья, сплёвывая. — Изложи же это дело, сотник, да покороче.

После сотника допросили солдата, из чьих рук Мириам выбила фонарь. Затем призвали Халева и спросили у него, что он знает.

   — Ничего, — ответил он. — Я ранил и захватил в плен римлянина. Когда его отнесли в башню, он был без памяти.

А когда я зашёл туда, римлянина уже не было, а была госпожа Мириам: она сказала, что он бежал через дверь. Вместе я их не видел и больше ничего не могу сказать.

   — Это ложь! — грубо оборвал его судья. — Вы сказали сотнику, что Марк — её возлюбленный. Почему вы так сказали?

   — Потому что много лет назад она высекла его мраморный бюст, — ответил Халев.

   — И поэтому вы заключили, что она его возлюбленная? — впервые заговорил Бенони.

Халев ничего не ответил, но один из членов синедриона, человек с умным проницательным лицом, Симеон, друг Симона, сына зелота Гиоры, сидевший рядом с Бенони, громко воскликнул:

   — Прекратите комедию; дочь Сатаны очень хороша собой; Халев наверняка хотел бы её заполучить, но какое отношение это имеет к нашему суду? — И с мстительным видом он добавил: — Мы ещё припомним ему, что он выгораживал преступницу!

   — Против неё нет достаточно веских улик, надо её освободить, — настаивал Бенони.

   — Вполне естественно, что так считает её дед, — язвительно заметил Симеон. — Если рабби укрывают христианок только потому, что они принадлежат к их семье, а воины дают ложные показания только потому, что они хороши собой, это означает, что Бог отступился от нас: вот-вот нас поразит его меч! Что до меня, то я убеждён в её виновности: римлянину помогла скрыться в каком-то тайном убежище не кто иной, как она. Потому она и выбила фонарь из рук стражника.

   — Может быть, она опасалась, что он на неё нападёт, — ответил другой. — Не могу только понять, каким образом оказалась она в башне.

   — Я пряталась там от грабителей, — сказала Мириам. — До вчерашнего дня дверь была замурована.

   — Так, — ехидно заметил судья, — ты жила одна в этой покинутой башне, как сова или летучая мышь, да ещё и без еды и воды? Не рассказывай нам сказок, тебя снабжали и едой и водой через какой-то тайный ход. Через этот-то ход ты несомненно и выпустила римлянина, а сама не успела бежать. Ты — римская лазутчица! Да и чего ещё ждать от христианки?.. Я считаю, — добавил он, обращаясь к остальным, — что она заслуживает смертной казни.

Бенони, вскочив, резко рванул на себе одежду.

   — Неужели вам мало крови, в таком обилии пролитой в этих священных дворах? — воскликнул он. — Вы готовы пролить и кровь невиновных! А ведь вы поклялись вершить правосудие и выносить обвинительный приговор только на основании ясных и бесспорных свидетельств! Где же они, эти свидетельства? Где подтверждения, что Мириам как-то сносилась с этим Марком, которого она не видела многие годы? От священного имени я протестую против такого беззакония!

   — Ещё бы не протестовать, ведь она ваша родственница, — сказал кто-то из членов суда.

Завязался ожесточённый спор, ибо ни у кого не было полной ясности, а при всём их свирепом нраве они всё же старались быть честными и справедливыми.

И тут, осенённый внезапной мыслью, Симеон предложил:

   — Обыщите её. Она выглядит не такой худой, как мы все. У неё может оказаться при себе еда... или что-нибудь другое.

Два голодных, мрачного вида стражника схватили Мириам и, не желая затруднять себя её раздеванием, грубыми ручищами порвали ей платье на груди.

   — Смотрите, — закричал один, — у неё дорогое жемчужное ожерелье на шее. Забрать его?

   — Глупцы! Оставьте эту безделушку! — гневно набросился на стражников Симеон. — Мы же не уличные грабители.