Читать интересную книгу Тайна России - Михаил Назаров

Это время, о котором полвека назад мечтал о. Сергий Булгаков, кажется, наступает. И его трактовка "христианского социализма" может быть тактически полезна легальным реформаторам в СССР — для придания духовной координаты реформам. Конечно, после вскрывшихся чудовищных преступлений против народа советский социализм вряд ли вместит в себя положительное содержание. Но сейчас дело не в том, как правильно окрестить ожидаемого ребенка. Главное — не выплеснуть его, то есть проблему совершенствования социальной справедливости, вместе с водой антитоталитаризма.

История социализма в России "означает экспериментальную проверку и, в результате ее, самоупразднение социализма", — предвидел Франк еще в 1924 г. ("Религиозно-исторический смысл русской революции"). Это самоупразднение социализма путем доказательства от обратного — основной аргумент и в рассматриваемой нами концепции демонтажа, в которой присутствует интуитивно ощущаемая убежденность в том, что эпоха социализма кончилась.

Конец этой эпохи, — писал Франк, — есть "крушение вавилонской башни, которая строилась человечеством в течение четырех веков. Путь, на который человечество вступило с эпохи ренессанса и реформации, пройден до последнего конца… Наступает или должна наступить эпоха подлинной зрелости человеческого духа, одинаково чуждой и суровой трансцендентной духовной дисциплине его детства в лице средневековья, и бунтарскому блужданию его юношеского периода. В зрелости идеалы и верования детства снова воскресают в нашей душе, но мы уже не наивно подчиняемся в их лице внешней духовной силе, воспитывающей нас, а истинно свободно воспринимаем их личным свободным духом….

* * *

Трудно сказать, какой облик приобретет понятие социализма в ходе официальных реформ. Но такие факты, как снятие запрета с религиозной литературы, публикации работ русских религиозных философов — свидетельствуют о небывалых, глубинно-мировоззренческих процессах, идущих за социалистическим фасадом «перестройки». Так, в журнале "Вопросы философии" (c. 9, 1988) А.В. Гулыга называет исток подлинно русской философии: "Новый завет. Христианская идея свободной личности изначально стала русской идеей". И он призывает: "Наше новое мышление может сегодня опереться на отечественную традицию. Нам нет резона создавать новые ценности, да и никакая философия не в состоянии их создать, она сможет их только выявить, отстаивать, распространять".

Осознание обществом проблематики на этом уровне важнейший пласт необходимых перемен, по сравнению с которым лишь прикладное значение имеют реформы в экономической, юридической и даже политической областях, на что пока что только и обращают внимание советологи. Многие из них духовную суть идущего в стране процесса до сих пор не рассмотрели.

Эта глубина осознания проблематики «перестройки» уже присуща значительной части общества. Она отражается в литературе, журнальных статьях, мышлении и делах людей самых разных профессий и на самых разных уровнях по положению в системе власти. Независимо от того, реализуется ли рассмотренная в этой статье «сталкерская» концепция демонтажа, или России предстоит иной путь выхода из тоталитарной «зоны», трудно себе представить, что это воистину выстраданное российским обществом новое мышление марксизм сможет заключить в орвелловские кавычки своей "новоречи".

Тоталитаризм сейчас сам выдает, как в сказке о Кащее, онтологическую причину своей гибели: он не смог победить реальность, не смог переделать природу мира и человека. Но как насилие, дошедшее до мыслимого предела, тоталитаризм оказался непобедим насилием — ибо для этого оно должно было быть еще большим. Невозможность этого — как физическая, так и этическая сделала нереальным этот вариант, которому политически активная оппозиция режиму, начиная с эмигрантской мечты о "весеннем походе" и до последующей теории "подпольной армии освобождения", отдала столько сил. В сущности, подобные целепостановки выполняли лишь роль сплочения политических организаций, пробуждая чувства жертвенности, служения и братства в их рядах. Основным же результатом их деятельности, вероятно, стало то, что политиками часто рассматривалось как побочное: создание и сохранение вечных ценностей. Тоталитаризм, странным образом, сделал их более действенными как раз на территории своей «зоны», где столь рьяно пытался их искоренить. В сегодняшней России именно они становятся основным оружием против тоталитаризма, разбитое Кащеево яйцо которого не выносит дыхания вечности. Очевидно, ему суждено умереть естественной смертью, даже если агония будет беспокойной.

Остается повторить, что в этих условиях, в нашей разрушенной стране, христианский поиск национального согласия — единственная политическая позиция, которая есть одновременно и цель для будущего, и средство достижения этой цели.

Февраль 1989 г.

Статья была опубликована в самиздатском журнале «Выбор» (Москва. 1989. с. 8), в эмиграции в журналах: "Вестник РХД" (Париж. 1989. с. 157), «Катарсис» (Мюнхен. 1990. с. 5); отрывок — в «Посеве» (Франкфурт-на-Майне, Спец. вып. 1989).

Западники, почвенники и русская идея

"И те и другие любили свободу. И те и другие любили Россию, славянофилы как мать, западники как дитя…

(Н. Бердяев, "Русская идея").

"Да, мы были противниками…, но очень странными: у нас была одна любовь, но не одинаковая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное… чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование, любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно"

(А. Герцен, "К.с. Аксаков").

В этих двух цитатах курсивом отражено то историософское противостояние внутри русской культуры, которое зародилось в XIX в. и в новой форме проявляется в наши дни. Глядя "в разные стороны", западники и славянофилы (чья традиция соответствует в дальнейшем почвенникам) увидели судьбу России в двух разных исторических ракурсах, и на вопрос, — в чем российское призвание? — дали два разных ответа.

Западники сочли Россию «дитем» в сравнении с "передовой Европой", которую они хотели «догонять». Главной русской особенностью, по их мнению, была социально-правовая отсталость. В то же время первое поколение западников (Чаадаев, Герцен, Грановский) в 1830-е гг. не отрицало своеобразия России и ее особой миссии в истории. Даже "неистовый Виссарион" Белинский писал: "Каждый народ играет в великом семействе человеческого рода свою особую, назначенную ему Провидением, роль"; "только живя самобытной жизнью, каждый народ может принести долю в сокровищницу человечества" ("Литературные мечтания"). И даже антипатриотичность провоцирующих философических писем Чаадаева не помешала ему позже написать, что "придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы" (1835 г, письмо Тургеневу) А в "Апологии сумасшедшего" (1837) Чаадаев утверждал: "Я полагаю, что мы пришли после других, для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия". И еще: …мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество".

Тогдашние западники еще не были оторваны от религии, для многих из них она была волнующим вопросом, правда, скорее личного, а не историософского порядка. В отходе от религиозного (православного) понимания истории и образовалась развилка, отделявшая их от славянофилов.

Западничество созревало как русский плод самоуверенного европейского Просвещения, упрощавшего сложность бытия до материального уровня, и их взгляд на российскую судьбу, как видно из цитат в начале статьи, исходил из развивавшегося тогда в Европе секулярного «пророчества» о прогрессе, в русле которого они и надеялись на ведущую роль «юной» России. Славянофилы же, предвидя разрушительность этого «прогресса», искали понимание своеобразия российского пути не в секулярном европейском будущем, а в русском христианском прошлом. Пример этого различия: отношение к крестьянской общине, в которой западники видели готовую «социалистическую» форму (А. Герцен), а славянофилы — религиозно-нравственный «хор» (К. Аксаков).

Славянофилы верили в мировоззренческое отличие русского пути от рационального западного, ощущали Православие как определяющую координату российского жизненного уклада, призывали развивать свои дары, а не копировать чужие. Однако Европа отталкивала их взоры лишь в своем обмельчавшем виде, тогда как в ее глубине они видели "страну святых чудес" (А.с. Хомяков) и свой первый журнал назвали «Европеец». То есть они не отрывали себя от западной христианской культуры, а лишь брали для ее оценки более крупный исторический масштаб, более требовательно относились к ней, острее видели ее недостатки и верили, что призвание России облагородить европейскую цивилизацию, преодолеть ее противоречия в высшем синтезе.