знать не знают никакого Роберта и добавили ее в черный список. После этого она пробовала еще писать со своей личной почты, но и ее сразу же заблокировали.
— А что именно она писала? — уточняет он.
— Господи, семь лет почти прошло, — возмущаюсь. — Думаешь, я помню?
Первое письмо мы вместе формулировали и поэтому я сейчас прикрываю глаза, пытаясь вспомнить хоть какие-то подробности.
— Мы не говорили напрямую о том, зачем ищем Роберта, так как понятия не имели кто прочтёт имейл. Юлька составила официальное письмо, дескать, после форума возникли вопросы к представителю вашей компании, будьте добры, передайте ему, чтобы связался с нами. Ну и крупными буквами мое имя и номер телефона.
— И это все? — с его лица мгновенно пропадает вся краска. — А угрозы разоблачения?
— В первом письме их точно не было, — пожимаю плечами.
— А дальше? — пытливо вглядывается в мое лицо.
— Я не знаю, Максим, не знаю! — Запускаю пальцы в волосы и растираю кожу головы. — Остальные письма отправляла Юля. Но какие угрозы? Возможно, она вышла за рамки делового этикета и черкнула пару нелицеприятных слов. Но сам подумай, чем мы могли угрожать? Тем, что принесем корзину с ребенком под дверь офиса Шеффера? Тем что скажем, что от твоего босса на форуме был самозванец? Так это наша репутация бы пострадала. Иван Борисович запретил нам поднимать эту тему, опасаясь, что если другие бизнесмены прознают про это, то больше на наши форумы никто не придет!
— Окси сказала, что вы грозились пойти к ее шефу и все ему рассказать!
— Окси? — глупо переспрашиваю, моргая. — Твоя Окси?
— Моя, да, — соглашается он и тут же поправляется: — В смысле, не то чтобы моя. Не в том смысле, в общем.
Обычно Горский просто блещет красноречием и сейчас такая путаница в его словах вызывает искреннее удивление. Настолько сильное, что я даже не сразу понимаю смысл его слов. Что значит “моя, но не моя”? Какие еще могут быть значения у этого местоимения?
— Вы не вместе? Просто воспитываете общего ребенка?
— Святика? — он округляет глаза до размеров чайных блюдец и смотрит на меня, как на умалишенную. — Он не общий! Я просто им помогаю. Раз уж она лишилась работы из-за меня… а в тот момент она уже была беременной… В общем, не мог же я их бросить.
В груди неприятно покалывает от его слов. Я вроде как и рада, что он не бросил беременную подругу и даже спустя семь лет продолжает помогать ей, но… что-то в его словах меня настораживает. С трудом пробираюсь сквозь туман жгучей зависти, которая жалит сердце и хватаюсь за ту самую ниточку, что все еще держит меня на поверхности.
— Окси была секретаршей Шеффера? — Уточняю и дождавшись его утвердительного кивка, продолжаю свою мысль: — И ей пришлось уволиться потому что она боялась разоблачения? Что шеф узнает о том, что она пропихнула тебя на форум? И ты с тех пор ее… содержишь?
В памяти моментально всплывает наша единственная встреча и ее реакция на мое имя. Она меня узнала. Ярослава из “Планера”. Та самая, что семь лет назад так отчаянно искала ее друга. А теперь у нее есть дочь — ровесница твоего сына. Правда, в отличие от него, девочка росла не только без отца, но и без заботливой мужской фигуры рядом.
В то время как Горский нес бремя ответственности за судьбу своей подружки, я справлялась сама. Сводила концы с концами. Сходила с ума. Иногда выла от безысходности и усталости. Но его не было рядом… Он в это время растил другого ребенка. И судя по тому, что у него в машине было детское кресло, Максим вряд ли ограничивался простым денежным переводом по расписанию. Нет, Горский принимал активное участие в жизни ребенка Оксаны… Женщины, которая слишком испугалась за свое место секретарши и не соизволила ответить ни на одно из наших писем. Добавила нас в блок. Разорвала единственную нить, что могла связать нас с Максимом.
— Птенчик, — его рука ложится на мою ладонь и пытается переплести наши пальцы. Но мои конечности слишком онемели сейчас. Я сама будто в изваяние превратилась. Каменное. Холодное. Безжизненное.
Было бы мне легче, если бы Святослав был ребенком Максима? Не знаю, честно. За последние дни я успела с этим смириться и поэтому ко всем его упоминаниям вроде того, как он учил его плавать, относилась с теплом.
Но сейчас, зная правду, внутри меня разрастается огромная черная дыра. Она поглощает в себя не только мысли, но и эмоции. Не остается совершенно ничего. Сплошная пустота.
Глава 42
Собираю со стола посуду, но затем глупо снова ставлю ее обратно. Кухни здесь нет, а идти через спальню в ванную, чтобы сполоснуть чашки я не хочу. Не то чтобы я боялась, что Горский тут же бросится будить Малинку, но… ничего с ними не случится, если останутся грязными до утра. Да и выпить мы, признаться, кофе не успели.
— Завтра утром я напишу Юле. Возможно у нее в отправленных сообщениях остались письма, что она писала твоей Окси.
Голос звучит насколько холодно и отчужденно, что мне самой становится немного страшно. Я не хочу снова через это проходить. Не хочу снова это чувствовать. Снова умирать. Но по-другому у меня тоже не получается.
Как бы я ни пыталась абстрагироваться и убедить себя, что мне наплевать на его мнение, ничего не выходит. Пусть это звучит по-детски, но мне важно “бросить” свою правоту ему в лицо!
Горский подскакивает вслед за мной и обхватывает запястье. Нежно, едва касаясь. Но в данный момент его рука все равно ощущается как удавка.
— Я верю тебе, — тихо произносит он. — Мне не нужны доказательства.
— Не надо, Максим, — сбрасываю его пальцы с себя. — Я не хочу, чтобы ты мне верил. Я хочу, чтобы ты знал!
— Что это меняет? — хмурится он. — Я ни капли не сомневаюсь в твоих словах. Я верю тебе, Яра!
— Вера — это эмоции, Максим. Сегодня ты мне веришь, а завтра Окси наплетет тебе еще с три короба потому что не захочет терять такую прекрасную дойную корову и ты начнешь верить ей. Будешь сомневаться. Метаться между таким знакомым и любимым Святиком и чужой и совсем незнакомой Алиной. Так что считай, что я хочу сэкономить твое душевное спокойствие.
Он снова открывает рот, чтобы что-то сказать, но я его перебиваю. Считаю, что достаточно молчала, ожидая подходящего момента.
— Сразу тебя предупреждаю, — прищурившись, тычу в