Нет! – тело мне было дано природой как источник радостей, как свободное и личное обладание для того, чтобы я наслаждался гармонией, сочетающей в нем мои нежные и лучезарные чувства, чтобы за столом моим всегда, во всякое время дня находились чудесные плоды для утоления голода и жажды.
Я пришел в сад любви, в желанный плодоносный сад женщины, прекрасного девственного животного – но не в этом зло. Против безумных порывов духа, ради сохранения мирового равновесия, в телесном существе заложены прочные и глубокие устои.
Единственный раз среди ночной мглы леса узрел я в простоте души ее волнующую и чистую, как образ Бога, красоту. И этой величественной красоты я никогда уже не встречал больше. Мы оба – и Од, и я – предались Зверю.
Это было жалким убожеством и святотатством, возникшим из муки презренного тела, из горького сознанья в навеки потерянном Рае.
С тех пор я стал одержим бешеным, мистическим эротизмом, сам превратившись в зверя, как во времена Ваала. Я влачил укоры моей силы за то, что презрел божественный смысл, заключенный в моем теле, презрел невинного животного, родного брата тварей, цветущих растений и метеоров. Я потерял невинность первобытного состояния, и в искренней ласке здоровой и нежной женщины мне было навсегда отказано.
Увы, теперь на всех женщин, которых когда-нибудь полюблю, я буду смотреть, как на нечистый знак Идола.
А эта кукла с драгоценными побрякушками, со своей размалеванной красотой была лишь игрушкой любви, боготворимой мужчинами нашего времени. Еще ребенком ее растили для ритуалов гарема, как священную куртизанку. У ней был узкий лоб, склонявшийся под тяжестью дикой гривы. Под нею клокотала больная душа с мозговым веществом, нравственно отличным от моего, как будто свой пол, этот орган жизни и смерти, она носила в своей черепной коробке.
И весь мир был ее храмом. Поэты и артисты разукрасили ее драгоценностями, чтобы озарить ослепительным блеском жертвы, которые ей приносились.
В недрах земли погибал бессчетно истощенный народ, добывая, ради славы ее, драгоценные камни и металлы.
«Предшествующие мне поколения, – думал я, – также растаяли в горниле Од».
И моя успокоенная душа, утолившись целительным покоем, казалось, стряхнула с себя свою прежнюю горечь. Моя безмятежная и спокойная жизнь напоминала нежную осень после бурного, знойного лета.
Я начал выходить. Я любил слушать у ограды дома над мглистым городским вечером, как при ясном серебристом перезвоне колоколов раздавалась вечерняя молитва. Во мне воскресло бесконечно чистое воспоминание отдаленного детства, как благотворная тихая речь, зовущая к надежде. И не отворачивался я уже больше от проходивших мимо женщин.
Глава 40
Из дома рядом с моим порою спускалась в сад юная девушка, нежное невинное личико. Она бродила недолго по саду под кровлей листвы, среди цветов. Нас отделяла лишь каменная стена, увитая ползучим лютиком. Глубоким миром дышали ее следы на ярком песке дорожек, озаренном сияньем небес. Я знал, что у нее на ногах были легкие маленькие башмачки из белого холста.
Я глядел на эту девушку вначале равнодушно сквозь просветы жалюзи, которые меня скрывали от нее. Милая ткань ее одежды спокойно ласкала мой взор, развеваясь как облако вокруг ее маленькой груди. И сладострастное виденье не посещало меня: оно осталось там, в городе.
Я знал ее еще ребенком. Она жила за этой каменной стеной. Тогда она беспечно играла и смеялась, радуясь своей маленькой жизни, как птенчик. Приходили и другие дети. Я видел их из окон, сквозь розовую кущу цветущего летом Айланта. Из-за этого-то чудного дерева мой отец повздорил с ее родителями.
Никогда не мог я проникнуть в сад, где таинственно росла она вместе с ростом розовых ветвей. Теперь эти ветви кидали большую тень на дорожки моего сада. Я глядел из окна, откуда видел еще в детстве, как гуляла она среди ярких цветов.
О, какое волненье овладело мной, когда я почувствовал, что рядом, за стеной дышит и спит девственное существо, непорочная и непознавшая еще себя душа!
И я оживал в те часы, когда созерцал эту девушку. Она спускалась в сад, приближалась к кустам маслины, благоухавшим воском и миндалем. Их аромат достигал тонкой струйкой моей комнаты.
Я следил по освещенной дорожке за ее белыми шагами. Каемка подола ее светлого платья нежно развивалась, как серебристая морская зыбь, как взбитая волненьем пена. И она знала теперь, что в смежном доме есть кто-то, кого она знала в детстве. Порой она быстро вскидывала глазами, подобными переливам жемчужины и каплям утренней росы, блестевшим в чашечке цветка. У нее были прекрасные золотистые волосы, напоминавшие копны спелой ржи августовской жатвы.
И вспомнилось мне такое же окно, за которым сидела юная девушка. То было так давно: Од еще не появлялась. У той девушки были тоже золотистые, с серебряным отливом волосы. В ее руках постоянно расцветали узоры из вышивальной шерсти, этой таинственной нити ее жизни. Однажды она вышла на улицу, порхая своим станом, и была такой же, как и все другие.
О! – сознавать, что и для этой девушки, для этого непорочного ребенка за стеной я был печальным юношей с дурными мыслями, созерцавшим игру нагого тела женщин сквозь ткани их одежд. Я отошел от окна.
Так было вчера, так было сегодня. Я забыл, когда все это было. Юная девушка легкой поступью спускалась в сад, как в легенде.
Глава 41
О, нет, эта маленькая белая душа утреннего сада – не была Од, не была Женщиной. Я чистыми глазами глядел на нее, окутанную легкими шелковистыми облаками муслина, как на райскую девушку, – непорочное существо с белоснежной походкой.
И некоторое время я ни о чем больше не думал.
Но раз, услышав погребальный звон, подумал, что таким же звоном будут провожать и меня когда-нибудь. Она, быть может, будет там и узнает, что это звон по мне и ей не станет грустно.
Эта мысль страшно взволновала меня.
Я представил себя лежащим между двумя подсвечниками, как отца и деда, одетых покровами смерти.
Кто пришел бы тогда ко мне? У меня не было друзей. В затхлом могильном запахе комнат жила одна служанка. А я лежал с холодным и торжественным лицом на кровати и – увы! – никогда не испытал великой любви.
До меня донесся звук захлопываемой зеленой калитки сада, окружавшего ее обитель. Малейший шум, раздававшийся в ее доме, мне стал теперь таким родным и близким. Я узнал по этому звуку, что она спускалась в сад. И вот она появилась. Сделала несколько шагов. На ней была большая светлая соломенная шляпа с нежно-голубым шелковым бантом. Я видел только ее золотистый затылок, но глаз ее не мог разглядеть.