Столовая располагалась на втором этаже. Из ее окон открывался вид на Жемчужную реку. Этажом ниже протянулся лабиринт контор, складов, оптовых магазинов. Третий этаж занимали жилые комнаты, и среди них – личные апартаменты Тай-Пэна, тщательно отгороженные от остальных. Здесь имелись свои внутренние дворики, галереи, отдельные комнаты и общие спальни. В доме жили и работали от сорока до пятидесяти португальских клерков, кроме них еще десять-пятнадцать человек европейцев и сотня китайских слуг-мужчин. Закон запрещал нанимать прислужниц-китаянок.
Струан отодвинул свое резное кресло от стола и раздраженно закурил сигару. Огонь в огромном камине согревал мраморные плиты, которыми были выложены пол и стены. За столом могли одновременно обедать до сорока человек. Столовое серебро в георгианском стиле отличалось тонкостью работы. Висячая люстра – хрустальная и со множеством свечей – заливала комнату ярким светом. Струан подошел к окну и посмотрел вниз на гуляющих по парку торговцев.
Позади парка на всю длину поселения протянулась большая площадь, выходившая другой стороной к причалам на берегу реки. Площадь по обыкновению кишела китайскими уличными торговцами, зеваками, продавцами и покупателями, предсказателями судьбы, писцами, нищими и собаками. За пределами своих факторий только в этом, как его называли, Английском парке европейцы могли передвигаться относительно спокойно. Китайцам, за исключением слуг, запрещалось заходить сюда и в фактории. Всего в поселении было тринадцать зданий, вытянувшихся в один ряд, который в двух местах прерывали узкие улочки – Хог Стрит и Олд Чайна Лейн. Дома стояли на невысокой насыпи с колоннадой по фасаду. Только Струан и Брок владели отдельными домами. Другие торговцы делили между собой остальные, занимая столько места, сколько им было нужно, и выплачивая арендную плату Ост-Индской Компании, построившей поселение его лет назад.
С севера границей поселения служила улица Тринадцати Факторий. Стены Кантона находились отсюда в четверти мили. Все пространство между поселением и городскими стенами занимал сплошной муравейник домов, домиков и лачуг. Река казалась буквально запруженной плавучими деревнями танка. И надо всем этим, не смолкая ни на минуту, висел пульсирующий монотонный шум голосов, напоминающий невероятных размеров улей.
В одной стороне парка Струан заметил Брока, увлеченно беседующего с Купером и Тиллманом. Интересно, подумал он, о чем они говорят; наверное, американцы объясняют Броку все тонкости чайно-опиумной торговли с испанцами. Что ж, удачи им, подумал он без всякой досады. В любви и в торговле все средства хороши.
– Где же, дьявол его забери, этот чертов Дзин-куа, чтобы мне провалиться? – произнес он вслух.
Уже двадцать дней Струан пытался добиться встречи с Дзин-куа, и каждый раз посланный им слуга возвращался с одним и тем же ответом: «Его назад нет все лавно. Твоя здать мозна. Завтла его назад Кантон есть, холосо, беспокойся нет».
Кулум пробыл с ним в поселении Кантона десять дней. На одиннадцатый прибыла срочная записка от Лонгстаффа: возникли сложности с распродажей земельных участков.
Вместе с этой запиской пришло письмо от Робба. Робб писал, что. статья Скиннера о банкротстве Струана повергла торговцев в ужас, большинство из них тут же отослали депеши домой, распределяя капиталы по нескольким банкам; что все с нетерпением ожидают тридцатого дня; что кредит получить невозможно, и все предложения, с которыми он обращался к противникам Брока, не дали результата; что весь военный флот был взбешен, когда Лонгстафф официально объявил об отмене своего приказа о запрещении контрабанды опиума, и адмирал немедленно отослал домой фрегат с просьбой к правительству разрешить ему действовать самостоятельно; и что Чен-Шеня, их компрадора, осаждают кредиторы, требуя уплаты всех мелких долгов, которые в другое время могли бы подождать.
Струан понимал, что проиграет сражение, если не увидится с Дзин-куа в течение ближайших восьми дней. Вновь и вновь он спрашивал себя, действительно ли Дзин-куа нет в Кантоне или он просто избегает его. Он, конечно, старый вор, размышлял Струан, но он никогда не стал бы прятаться от тебя. Да даже если ты и встретишься с ним, приятель, действительно ли ты готов сделать этому дьяволу Ти-сену свое предложение?
За стеной сердито заспорили чьи-то монотонные голоса, и дверь распахнулась, пропустив в столовую молодую перемазанную грязью женщину-танка в вонючей одежде и слугу, который пытался вытащить ее обратно. Женщина была в традиционной огромной конической шляпе, грязных черных штанах и рубашке, поверх которой она носила грязную стеганую куртку.
– Остановить мозна нет этот колова чилло, масса, – сказал слуга на «пиджин-инглиш», цепляясь за вырывающуюся девушку. Только на «пиджин» могли торговцы переговариваться со своими слугами, а те – с ними. «Корова» означало «женщина», «чилло» – «ребенок». «Корова чилло» означало «молодая женщина».
– Корова чилло вон! Очень быстро раз-раз, ясно?
– Твоя хочит колова чилло, хейа? Колова чилло оч-чень холосо постель джиг-джиг. Два долла ладна, – выкрикнула девушка.
Слуга схватил ее в охапку, шляпа свалилась на пол, и Струан в первый раз отчетливо увидел ее лицо. Он едва смог узнать ее, так она была заляпана грязью, а узнав, рухнул в кресло, задыхаясь от хохота. Слуга, разинув рот и отпустив девушку, смотрел на него во все глаза, как на сумасшедшего.
– Этот корова чилло, – со смехом проговорил Струан, – остаться можно, ладно.
Девушка с гневным видом привела в порядок свою засаленную, кишащую вшами одежду и скороговоркой выпустила вслед удаляющемуся слуге новую порцию оскорблений.
– Колова чилло оч-чень холосо есть твоя видеть, Тай-Пэн.
– И мне тебя тоже, Мэй-мэй! – Струан изумленно смотрел на нее сверху вниз. – Какого черта ты здесь делаешь, и что, черт побери, означает вся эта мерзость, которую я вижу на тебе?
– Колова чилло думать твоя делай джиг-джиг с новый колова чилло, хейа?
– Кровь Христова, сейчас здесь уже никого нет, девочка! Прекрати говорить на «пиджин»! Я потратил достаточно времени и денег, чтобы ты могла говорить по-английски не хуже королевы! – Струан поднял ее на вытянутых руках. – Боже милостивый, Мэй-мэй, от тебя разит прямо до небес.
– От тебя бы тоже разило, если ты наденешь эти вонии одежды.
– «Если бы ты надел эту вонючую одежду», – механически поправил ее Струан. – Что ты здесь делаешь, и к чему все эти «вонии одежды»?
– Отпусти меня, Тай-Пэн. – Он поставил ее на пол, и она печально поклонилась ему. – Я прибыла сюда тайно и в большой печали, потому что ты потерял свою Верховную Госпожу и всех детей от нее, кроме одного сына. – Слезы покатились по ее перемазанному грязью лицу, оставляя светлые бороздки. – Жалко, жалко.