были большие основания на неприязнь к тайфуну, его мерзкий шум постоянно стоял у него в ушах. В последнее время Логунов по нескольку раз за ночь просыпался и прислушивался к звукам за тонкой перегородкой казармы: не начал ли убывать тайфун? Но сил у того, как сообщила пресса, было с избытком — как-никак сто Братских ГЭС!
И вот теперь, когда Борис Логунов медленно и упрямо полз по дороге, барахтаясь в грязи, шум, который ему так приелся и был почти физически ненавистен, этот шум показался ему вдруг незнакомым. В паузах он стал прислушиваться внимательней: шум будто дразнил его, то приближался, то отодвигался, случалось, и вовсе пропадал, и тогда в его обостренное сознание закрадывалось беспокойство. Видно, с этим шумом он связывал определенные надежды. Дорога была извилистая, кружила между сопок и плохо просматривалась, к тому же ветер еще не разогнал утреннего тумана.
На какое-то время звуки сделались настолько отчетливыми, что Логунов явственно определил шум работающего с перегрузками двигателя. Видно, засела машина, с надеждой подумал он, и это придало ему силы. Теперь он стремился поскорее достичь поворота дороги, чтобы убедиться в этом. Еще его подталкивало смутное беспокойство, что он не успеет и машина вырвется из колдобины, из цепких объятий трясины. У него была сейчас одна осязаемая цель — поворот дороги, а там, дальше, надежда на спасение, и это обстоятельство придало его страданиям смысл. Теперь он четко знал, за что терпит и что получит в награду. И еще он думал о жене. Он думал о ней постоянно. Даже боль, до оранжевых кругов в глазах, не смогла заглушить эти мысли.
Он представил ее в Южно-Сахалинском аэропорту: эта «лучшая из женщин», пустившаяся во все тяжкие испытания за десять тысяч километров, чтобы одарить его десятью днями невиданного счастья, она, его милая, очаровательная, ласковая, беззащитная Татьяна, которую может обидеть даже невежливый взгляд, теперь одна, волнуясь и переживая, томится в тесной коробке аэровокзала, бесцельно растрачивая принадлежащее исключительно им двоим бесценное время. Он представил себе, как на нее пялят глаза местные пижоны в гостинице, в автобусе, в порту, наверняка пытаются даже заигрывать, а она не может им резко ответить.
Где бы он с ней ни появлялся, она всегда была в центре внимания. Даже в его присутствии ей пытались оказывать знаки внимания, что приводило его в бешенство и нередко заканчивалось весьма печально для особо настойчивых обожателей: Логунов был хорошим самбистом. Более вежливые и проницательные отводили его в сторонку и культурненько так спрашивали: «Ваша жена не артистка? Она, случайно, не снималась в кино?» Некоторые откровенно восхищались, нисколько не смущаясь своей зависти: «Друг, тебе дико повезло. Такая женщина!» «Я сам знаю, что мне повезло», — весело отвечал Логунов, переполняясь счастьем, и спешил к ней, потому что без него она была совсем беззащитной. Есть женщины, которых нужно постоянно лелеять и защищать. Она была такая, его Татьяна.
Наконец он достиг поворота дороги, совершенно выбившись из сил. Ему даже трудно было приподнять голову. Он подтянул к подбородку руку и лег на нее щекой. В косо запрокинутой перспективе, метрах в семидесяти, по дороге взад-вперед ползал грейдер, утюжа ее неровности и колдобины. Медленно и неумолимо грейдер удалялся прочь. Он двигался в сторону поселка Малый, где Логунову уже надлежало стоять на пирсе и с надеждой ждать прихода «Орлеца». Ползти дальше у него не было сил, боль окончательно парализовала тело. Он попробовал кричать, но звуки застряли в горле, вырвавшись сиплым кашлем и принеся нестерпимые страдания — огненный обруч давил все сильнее, перемещаясь к груди. Логунов почувствовал, что задыхается.
Туман поредел. Сквозь него проступили ближние сопки, впереди чернел лес. Дорога ныряла туда и дальше шла, окруженная пихтами, редкой шикотанской елью и зарослями низкорослого курильского бамбучника. В этом лесу Логунова всегда поражала его тропическая вековая нетронутость. Даже бороды мха, отмершего десятки лет назад, продолжали длинными космами свисать с деревьев и лиан. Теперь к этому лесу медленно и неотвратимо отодвигался от него грейдер и люди на нем, которые могли бы ему помочь. А он решительно ничего не мог предпринять. Логунов чуть не заплакал от досады и обиды.
Эта дорога, к которой он теперь накрепко был прикован, с которой связывал свои надежды и свое отчаяние, хоть и была на острове единственной, не считая мелких троп и лошадиных наметов, однако ж большую часть времени пустовала. Редкая машина пройдет по ней, редкая телега проползет за день. Трудные эти семь километров по островной земле — дорогое удовольствие гробить технику и мотать нервы людям. Только зимой, когда деваться некуда и кругом льды, надрывно завывая, буксуют тут машинки, за полдня с превеликим трудом преодолевая плевое расстояние. В остальное же время основное сообщение на острове морем: и быстрее, и надежней. Правда, утром и вечером по этой дороге курсирует автобус с учениками (ездят в Малый, в десятилетку), но утренний уже прошел, а вечернего Логунову вряд ли дождаться. Да еще в хорошую погоду по острову любит побродить приезжий народ: студенты, прибывшие на сайровую путину, и оргнабор, прозванный почему-то в поселке «сайрой». Преимущественно это девушки, и преимущественно молоденькие. В свободное от работы время девушки стайками разбредались по острову, любовались его экзотической природой, тропическими лесами, живописными бухтами, табунами одичавших лошадей, хоронящимися в густых зарослях бамбучника, собирали вкусную ягоду — жимолость. Эти полуобнаженные феи бродили по сопкам, как сказочные богини, смелые и юные, шокируя своим видом пограничников при исполнении служебного долга, заезжих командировочных из Дальрыбы и Сахалинрыбпрома, редких корреспондентов и одичавших на острове художников.
На беду Логунова, погода неделю уже стояла паршивая, промозглая и по сопкам никто не бродил. «Феи» трудились на рыбоконсервных комбинатах на бланшировке сайры, морской капусте, гребешке, тресковых котлетах, а свободные от смены осаждали единственный поселковый кинотеатр с громким названием «Форум» или крутили любовь в общежитии. Так что надеяться Логунову было не на кого, если не считать этот уползающий к лесу грейдер.
Самым трудным было сделать первое движение. Чтобы пошевелиться, надо было мобилизовать все мышцы непослушного тела. Наконец это ему удалось — с третьей или пятой попытки. Он полз молча и исступленно. Грейдер — взад-вперед, взад-вперед — так же медленно и неумолимо отодвигался прочь… Это была какая-то бессмысленная игра в кошки-мышки. Он смотрел на него почти с ненавистью. Ему казалось обидным всецело зависеть от какого-то неуклюжего грейдера, обидным и несправедливым. Но иного выхода у него не было.
Ему стали мерещиться видения. Вот Татьяна в первый день знакомства на пляже в Серебряном бору. Какой-то пижон,