Было очень поздно, когда я, наконец, уснул в ту ночь.
IV
На протяжении всех этих недель мое ощущение времени оставалось не вполне ясным, как я уже упоминал, Если память меня не подводит, после той ночи наступило почти месячное затишье. Я обнаружил, что охрану от моего дома постепенно убрали, только Бад Перкинс продолжал угрюмо караулить меня каждую ночь.
Должно быть, спустя недель пять, я проснулся как-то ночью в проходе под домом: я шел в сторону погреба, прочь от зияющей пропасти в дальнем конце пещеры. Разбудил меня непривычный звук — точнее, вопль ужаса, который мог принадлежать только человеку. Кто-то жутко кричал далеко позади. Я слушал этот голос в холодном ужасе и в каком-то летаргическом оцепенении: кошмарный визг и вой звучали то тише, то громче, и, в конце концов, резко и ужасно прекратились. После этого я долго еще стоял на том же самом месте, не смея двинуться ни вперед, ни назад, и ожидая, что крик сейчас возобновится. Но все было тихо, и я, наконец, пробрался к себе в комнату и в изнеможении рухнул на постель.
Наутро я проснулся, предчувствуя, что произойдет. Ближе к полудню все и началось. Хмурая толпа мужчин и женщин, просто исходивших ненавистью, и все вооружены. К счастью, их сдерживал один из помощников шерифа, и шествие сохраняло видимость порядка. Хотя у них не было ордера на обыск, они требовали позволить им обыскать дом. Я видел, как они настроены: было бы глупо стоять у них на пути. Я не делал никаких попыток к сопротивлению — лишь вышел наружу и распахнул перед ними двери. Они ринулись в дом, и я слышал, как они переходят из комнаты в комнату, внизу и наверху, передвигают мебель и сбрасывают что-то вниз. Я не протестовал: меня охраняло трое рослых мужчин, одним из которых был хозяин лавки в Эйлзбери Обед Марш.
Именно к нему я обратился, в конце концов, с вопросом, стараясь говорить как можно более спокойно:
— Могу я узнать, что все это означает?
— А вы будто и не знаете? — презрительно спросил он.
— Нет.
— Сегодня ночью пропал сын Джереда Мора — один возвращался домой со школьного вечера. А дорога здесь неподалеку…
Я ничего не мог сказать. Было ясно: они верили, что мальчик пропал где-то в этом доме. Как бы ни хотелось мне протестовать против произвола толпы, у меня в ушах стоял ужасный вопль, который я слышал посреди ночи в тоннеле. Я не мог выбросить его из головы, но не знал, кто это кричал, и понимал, что просто не хочу этого знать. Я был достаточно уверен, что они не найдут входа в тоннель: он был искусно скрыт полками в тесном погребе, но с этой самой минуты меня все равно охватила агония подозрения, ибо я знал, что со мной сделают, если по какому-то невероятному случаю найдут у меня на участке что-либо из вещей пропавшего мальчика.
Но снова вмешалось милостивое Провидение, и они ничего не нашли — если и было что находить. Я осмеливался надеяться, что мои страхи беспочвенны. По правде говоря, я действительно ничего точно не знал, но теперь меня начали одолевать кошмарные сомнения. Как я оказался в тоннеле? И когда? Когда я проснулся, я уже шел прочь от края воды. Что я там делал? И не оставил ли там чего-нибудь?
Подвое и потрое люди выходили из дома с пустыми руками. Они не стали менее мрачными, менее рассерженными, но в них теперь чувствовалась какая-то растерянность, смешанная с изумлением. Если они рассчитывали что-либо найти, то были остро разочарованы. В самом деле: если пропавшего мальчика не оказалось в доме Бишопов, то куда он делся? Этого они не могли себе даже вообразить.
Подгоняемые помощником шерифа, они постепенно отступили от дома и разошлись все, кроме Бада Перкинса и нескольких столь же угрюмых людей, оставшихся на посту.
Несколько дней после этого меня угнетала ненависть, направленная на дом Бишопов и на его одинокого жильца.
Потом наступило относительное затишье.
А потом эта последняя ночь, ночь катастрофы! Все началось со слабых намеков на какое-то шевеление внизу. Мне кажется, я подсознательно чувствовал его еще прежде, чем ощутил сознанием. В это время я как раз читал адский манускрипт Сета Бишопа — страницу, посвященную приспешникам Великого Ктулху, Глубоководным. Эти существа пожирали теплокровных животных, приносимых им в жертву, а сами были холоднокровны и жирели, набирая силу на этом нечестивом каннибализме. И вот я как раз это читал, когда почувствовал шевеление внизу, будто сама земля проснулась к жизни, слабо и ритмично подрагивая, и вслед за этим до меня донеслась далекая музыка, в точности похожая на ту, что я слышал, когда мне снился самый первый сон. Музыка извлекалась из инструментов, неведомых человеческим рукам, но напоминала звучание множества флейт или труб и время от времени сопровождалась завыванием, исходившим из глотки чего-то живого.
Я не могу точно описать то воздействие, которое она на меня оказала. В тот момент я был поглощен чтением того, что было явно связано с событиями последних недель, поэтому можно сказать, я был подготовлен — мало того, состояние моего ума было таково, что я был близок к экзальтации, и меня наполнило сильное стремление встать и служить Тому, кто глубоко внизу спит и видит сны. Совсем как во сне, я погасил свет в кладовой и, охваченный осторожностью, выскользнул во мрак: за стенами меня поджидали враги.
Музыка пока была слишком слаба, и вне дома ее слышно не было. Я не мог знать, сколько еще времени она будет оставаться неслышной, поэтому спешил сделать то, что от меня ожидалось, прежде чем враг окажется предупрежден, что обитатели водной бездны снова поднимаются к дому в долине. Но я направился не в погреб. Как бы по заранее разработанному плану я через задний ход вышел наружу и крадучись направился под защиту окружавших дом кустов и деревьев.
Там я неуклонно и осторожно начал продвигаться вперед. Где-то впереди на страже стоял Бад Перкинс…
В том, что случилось после, я уверен быть не могу. Остальное было, конечно, кошмаром. Прежде чем я наткнулся на Бада Перкинса, раздалось два выстрела.
Они послужили сигналом остальным. Я остановился меньше чем в футе от него в этом мраке, и его выстрелы испугали меня до полусмерти. Он тоже услышал звуки снизу, ибо теперь их нельзя было не услышать даже здесь.
Вот, все, что я помню хоть с какой-то ясностью.
А то, что произошло потом, ставит меня в тупик даже сейчас. Разумеется, набежала толпа, и если бы люди шерифа тоже не ждали в засаде, я не смог бы писать сейчас эти показания. Я помню вопящую в ярости толпу; я помню, что они подожгли дом. Я был там и выбежал наружу, спасаясь от огня. Оттуда, где я оглянулся, были видны не только языки пламени, но и кое-что еще — там пронзительно плакали Глубоководные, погибая от жара и ужаса, и в последние мгновения из пламени встало гигантское существо, размахивая щупальцами, прежде чем непокоренным снова пасть вниз, став огромной перекрученной колонной плоти, и окончательно исчезнуть, не оставив после себя ни следа! Именно тогда кто-то из толпы швырнул в пылающий дом пакет динамита. Но не успело еще замереть эхо взрыва, как я и все остальные, окружавшие то, что оставалось от дома Бишопов, услышали этот голос, внятно и мрачно пропевший:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});