Читать интересную книгу Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

— Господи, — прошептал он, — пожалей меня, грешного…

Сам того не подозревая, он вложил в этот порыв последние крохи самодовольства; гордыня пустила в нем настолько глубокие корни, что в минуты самого ревностного раскаянья он сладострастно вкушал радость собственного унижения. Аббат окинул его проницательным взглядом: до каких пределов искренен этот человек? Но лицо г-на Тибо лучилось сейчас таким самоотречением и такой набожностью, что даже не стало заметно на нем ни морщин, ни отеков, — старческий лик обрел вдруг младенческое простодушие. Священник был потрясен. Ему стало совестно за эту подленькую радость, которую испытал он утром, когда поверг в смущение тучного мытаря. Роли переменились. Аббат оглянулся на собственную жизнь. Только ли ради вящей славы господней покинул он столь поспешно учеников своих, когда исхлопотал себе теплое местечко подле архиепископа? И разве не извлекал он ежечасно столь предосудительное личное наслаждение из своих дипломатических талантов, которые употреблял во благо церкви?

— Ответьте мне, положа руку на сердце, вы думаете, господь меня простит?

Испуганный голос напомнил аббату Векару о его обязанностях духовника. Он сложил руки под подбородком, наклонил голову и принужденно улыбнулся.

— Я дал вам дойти до предела, — сказал он. — Дал испить чашу до дна. И верю, что милосердие божие зачтет вам эти часы. Но, — прибавил он, вздымая перст, — довольно одного намерения; ваш истинный долг — не жертвовать собою до конца. Не возражайте. Я, ваш духовник, освобождаю вас от обета. В самом деле, отказ был бы менее полезен для славы божией, нежели ваше избрание. Семейное положение и богатство налагают на вас обязательства, которыми вам не следует пренебрегать. Среди тех выдающихся республиканцев крайне-правой, которые являются оплотом нашей страны, звание академика придаст вам еще больший авторитет; мы считаем это полезным для нашего благого дела. Вы всегда умели подчинять свою жизнь велениям церкви. Так предоставьте же ей еще раз моими устами указать вам правильный путь. Господь отвергает вашу жертву, дорогой друг, — как вам ни тяжко, склонитесь в смирении. «Gloria in excelsis! Слава в вышних богу, на земле мир, и в человеках благоволение!»

Аббат видел, как разглаживаются черты г-на Тибо, лицо постепенно обретает всегдашнее равновесие. Когда он договорил до конца, тучный человек опустил веки, и уже нельзя было прочитать, что происходит в его душе. Возвращая ему академическое кресло, этот предмет двадцатилетних вожделений, священник возвращал ему жизнь. Но после титанического усилия, которое г-ну Тибо пришлось над собой совершить, он пребывал в некоторой расслабленности и был проникнут поистине неземной благодарностью. Оба подумали об одном; священник опустил взор долу и начал вполголоса читать благодарственную молитву. Когда он поднял голову, г-н Тибо сполз на колени; его лик слепца, обращенный к небесам, был озарен радостью; мокрые губы шевелились; лежавшие на столе волосатые руки, отекшие так, будто их искусали осы, в трогательном рвении сплетали пальцы. Отчего же это поучительное зрелище вдруг показалось аббату столь невыносимым, что он помимо воли шевельнул рукой, словно собираясь толкнуть своего духовного сына? Впрочем, он тут же спохватился, и его рука ласково легла на плечо г-на Тибо, который грузно поднялся с колен.

— Но мы обсудили еще не все, — промолвил священник со свойственной ему непреклонной мягкостью. — Вы должны принять решение относительно Жака.

Господин Тибо встрепенулся.

— Не уподобляйтесь тем, кто, исполнив тяжкую и ответственную обязанность, считает, что совесть у них теперь чиста, и пренебрегает своими каждодневными обязанностями. Даже если испытание, которому вы подвергли ребенка, и не столь вредно, как я того опасаюсь, не продолжайте его. Вспомните раба, который закопал доверенный ему господином талант{32}. Так что, мой друг, не уходите отсюда, прежде чем не осознаете свой долг.

Господин Тибо стоял и отрицательно качал головой, но на его лице уже не было прежнего упрямства. Аббат встал.

— Самое трудное, — пробормотал он, — это не подавать виду, что вы уступаете Антуану.

Увидев, что удар попал в цель, он прошелся по комнате и внезапно заговорил непринужденным тоном:

— Знаете, что сделал бы я на вашем месте, дорогой друг? Я бы ему сказал: «Ты хочешь, чтобы твой брат покинул исправительную колонию? Да? Ты все еще этого хочешь? Что ж, ловлю тебя на слове, поезжай за ним — но бери его себе. Ты захотел, чтобы он вернулся, — занимайся им сам!»

Господин Тибо не шелохнулся. Аббат продолжал:

— Я бы даже пошел еще дальше. Я сказал бы ему: «Я не желаю видеть Жака у себя в доме. Устраивайся как хочешь. Ты вечно даешь нам понять, что мы не умеем с ним обращаться. Вот и возьмись-ка сам!» И сдал бы ему брата с рук на руки. Поселил бы их обоих где-нибудь на стороне, — разумеется, поблизости, чтобы они могли у вас столоваться; но я бы предоставил Антуану полное право руководить братом. Не спешите с возражениями, дорогой друг, — прибавил он, хотя г-н Тибо по-прежнему хранил неподвижность, — погодите, дайте мне закончить, мой план вовсе не так уж фантастичен, как кажется…

Он вернулся к креслу, сел и облокотился на стол.

— Следите за моей мыслью, — сказал он. — Во-первых, готов об заклад побиться, что Жак легче подчинится власти старшего брата, чем вашей, и я даже думаю, что, пользуясь большей свободой, он утратит тот дух непослушания и бунтарства, который мы знали за ним прежде. Во-вторых, что касается Антуана, его серьезность будет для нас порукой. Я уверен, что, будучи пойман на слове, он не откажется от этого способа вызволить брата. Что же касается тех прискорбных наклонностей, по поводу которых мы сокрушались сегодня, то вот что я вам скажу: от малой причины могут произойти большие последствия; думаю, что, перелагая на него ответственность за юную душу, вы получаете тем самым наилучший противовес, и это неизбежно приведет его к менее… анархическим взглядам на общество, нравственность и религию. В-третьих, ваша отеческая власть, огражденная таким образом от тех повседневных трений, которые подтачивают и ослабляют ее, полностью сохранит свой авторитет и сможет осуществлять верховное руководство обоими сыновьями, каковое является ее уделом и, я бы сказал, главным предназначением. Наконец, — тут голос аббата обрел особую доверительность, — должен вам признаться, что, на мой взгляд, было бы весьма желательным, чтобы к моменту выборов Жак покинул Круи и все толки об этом деле раз и навсегда прекратились. Известность влечет за собой всяческие интервью и анкеты; вы подвергнетесь нападкам прессы… Соображение совершенно второстепенное, я знаю; но в конечном счете…

Господин Тибо бросил на священника взгляд, в котором угадывалось беспокойство. Он не хотел себе признаться, но это освобождение Жака из-под ареста облегчало его совесть; предложенная аббатом комбинация сулила одни лишь выгоды, поскольку спасала его самолюбие в глазах Антуана и возвращала Жака к обычной жизни, не посягая при этом на досуги г-на Тибо.

— Если б я был уверен, — сказал он наконец, — что этот негодяй, как только мы его выпустим, не причинит нам новых неприятностей…

На сей раз битва была выиграна.

Аббат обещал взять на себя негласное наблюдение за жизнью Антуана и Жака, по крайней мере, в самые первые месяцы. Затем он согласился прийти завтра к обеду на Университетскую улицу и принять участие в разговоре, который отец собирался повести со старшим сыном.

Господин Тибо встал. Он уходил с легким, обновившимся сердцем. Но когда он порывисто сжал руки своего духовника, его снова охватило сомнение.

— Да простит мне господь, что я такой, — жалобно проговорил он.

Аббат окинул его счастливым взглядом.

— «Кто из вас, — прошептал он, — имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяноста девяти в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? — И, воздев перст, заключил с легкой улыбкой: — Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся…»

VI

Как-то утром, часов около девяти, консьержка дома на улице Обсерватории вызвала г-жу де Фонтанен. Ее желает видеть одна «особа», которая отказалась, однако, подняться и не хочет себя назвать.

— Особа? Женщина?

— Девушка.

Госпожа де Фонтанен попятилась. Вероятно, очередная интрижка Жерома. Может быть, шантаж?

— И такая молоденькая! — добавила привратница. — Совсем еще ребенок.

— Сейчас спущусь.

В самом деле, в сумраке швейцарской прятался ребенок, и когда он наконец поднял голову…

— Николь? — воскликнула г-жа де Фонтанен, узнав дочь Ноэми Пти-Дютрёй.