Читать интересную книгу Безумные дамочки - Джойс Элберт

— Я вне себя, — сказал один из таксистов. — Наверное, мне следует вызвать полицию и арестовать вас, но неохота заниматься этим из-за полутора долларов.

— У вас неверное мировоззрение, — ответила Симона. — Представьте, насколько мир стал бы лучше, если бы все платили чеками. Деньги такие… грязные.

— Да, — сказал таксист. — В этой грязи мне нравится ковыряться.

А Симона подумала, что у нее все наоборот: она ненавидела прикасаться к деньгам, в них было что-то негигиеничное, что-то, после чего надо вымыть руки. Эти липкие монетки и мятые бумажки. Кто знает, через сколько рук они прошли, пока не оказались у тебя? Кто знает, какой скользкий и грязный путь проделали после девственной чистоты типографии Министерства финансов? Нет. Кредитные карточки и чековые книжки — это единственное решение, и Симона сожалела только о том, что ее зарплаты не хватало, чтобы действовать в полную силу. Иметь возможность поесть в ресторане, купить авиабилеты, арендовать машину — таково было ее представление о блаженстве, и она не сомневалась, что после ее смерти ворота в небеса откроются благодаря карточкам «Дайнерс Клаб», «Карт Бланш», «Америкен Экспресс» и все они обеспечат ей загробную жизнь, чтобы насладиться неограниченным кредитом, которого ее так грубо лишили на земле.

— Мотовка вернулась! — весело объявила она Роберту, придя домой вечером с двумя большими сумками «Франклин-Симон». На улице моросило, поэтому парик на ней отсырел. Обычно это ее огорчало, но сейчас, когда она купила замену (за двести долларов), дождь не был для нее бедствием.

Роберт, лежа в гамаке, читал Альберта Эллиса «Американская сексуальная трагедия». Он оторвал взгляд от книги и неодобрительно посмотрел на нее.

— Все глубже и глубже в пучину покупательской лихорадки.

— Не надо читать мне проповеди. Я так счастлива. В этих сумках бесценные вещи.

— Не сомневаюсь.

Симона оглядела комнату и не увидела Чу-Чу, который обычно встречал ее у двери.

— А где Чу-Чу? — спросила она, сняла мокрое пальто и протянула руки к огню.

— Он в спальне. Заболел.

— Заболел? Чем?

— Его рвет. Ты ничего такого ему не давала?

Она вспомнила, что утром легкомысленно напоила его шампанским, и сказала:

— Только глоток выдохшегося шампанского.

— Шампанского! — сердито сказал Роберт. — Что за идиотизм! На кой черт ты это сделала?

— Он его любит.

Роберт закрыл книгу и бесстрастно посмотрел на Симону.

— Я тебя не понимаю, — наконец сказал он.

— Это лучшее, что ты сказал мне за все это время. Кому нужно понимание? Можно было бы помереть от скуки, если бы все всех понимали. Никакого интереса.

— Я не имел в виду, что не могу представить себе ход твоих мыслей. — В его голосе слышался оттенок презрения. — Ты не столь уж таинственна. Что я не понимаю, так это то, как можно жить подобным образом.

Симона свернулась на тахте и укрылась пледом. В воздухе повисла атмосфера приближающейся грозы.

— Как же я живу?

— Безответственно.

Она слабо улыбнулась в ответ.

— И это все?

— А этого мало?

— Роберт… — Симона пыталась говорить шутливым тоном. — Из-за того, что я дала собаке немного шампанского, не стоит начинать…

— Дело не только в шампанском. Это всего лишь один из примеров. Дело в общей позиции. Ты не думаешь о последствиях. Тебе на все наплевать. Ты мечешься по жизни, мусоришь и ждешь, что другие уберут за тобой.

— Где я намусорила? — невинно спросила она.

— А где нет?

— Если забыть о шампанском, что еще я сделала? Давай, скажи.

Произнеся эти слова, она тут же поняла, что ошиблась. Нужно было сменить тему. Надо было предложить заняться любовью. Симона ненавидела ссоры.

— У тебя нет стержня, — сказал Роберт, вылезая из гамака.

— Чего нет?

— Стержня. Ядра. Центра. Своего «я».

— У меня сильное «я», — сказала она, стараясь говорить спокойно, хотя сердце уже заколотилось. — Ты же знаешь, как я тщеславна.

Роберт покачал головой.

— Тщеславие не является синонимом понятия «я». Как раз напротив, оно свидетельствует об отсутствии такового.

— Черт подери, о чем ты говоришь?

На самом деле она прекрасно все понимала. Как и большинство людей, осознающих свои недостатки и не пытающихся их исправить, Симона всю жизнь ждала, что в этом ее и обвинят. Когда она вступала в связь с мужчиной, то сразу знала, что это всего лишь вопрос времени и рано или поздно первоначальное очарование улетучится и обнажится неорганизованный, безответственный, невежественный человек, какой она и была на самом деле. Некоторым мужчинам требовалось больше времени, некоторым — меньше, но все они когда-нибудь проникали сквозь привлекательный фасад. Ее позиция «мне наплевать на все» долго действовала на отдельных людей, она интриговала их, благодаря этой позиции они прощали ей очень и очень многое, но все равно наступал момент, когда они были сыты ею по горло, уставали от Римы, девушки-птички.

— Ты самая несобранная женщина из всех, кого я знал, — продолжал Роберт.

Услышав это обвинение, Симона подумала, что ждала его с момента, когда они сблизились. Рано или поздно это должно было наступить. Так всегда было. Стоило ей подумать, что, может, этот мужчина будет другим, что он примет ее, как падал топор на плаху, и все иллюзии разлетались вдребезги. Этот момент приносил даже своеобразное облегчение, Симона ведь не хотела никого дурачить, ей нужно было, чтобы ее принимали и любили такой, какая она есть, и именно поэтому она знала, что будет продолжать искать мужчину, который поймет ее и будет рад принять ее со всеми ее недостатками. Нет, несмотря на ее недостатки. Когда она повстречала Роберта на вечеринке у Аниты и тот рассказал ей о Маленьком принце, у нее возникла надежда, что он именно такой мужчина. До этой минуты Симона и не представляла себе, как сильны были эти надежды.

— Извини, что не нравлюсь тебе. — Глаза у нее набухли. — Но я очень старалась.

— Конечно. Я знаю, — мягко ответил Роберт. Теперь, когда высказался, он мог позволить себе великодушие.

— Не надо меня жалеть.

— Я тебя не жалею.

Она понимала, что это неправда. Все, как обычно, ее не обманешь. Менее уверенные в себе мужчины в таких случаях сердились, более великодушные жалели. Симона обнаружила, что последнее переносится хуже, потому что их жалость подтверждала ее самые уничижительные самооценки. Сглотнув слезы, она сказала:

— И что же мы будем делать?

— Давай сходим поужинаем.

В последующие дни Симона раздумывала о том, какая же женщина привлечет Роберта. Ему тридцать три, и он не был женат. Почему? Слишком жесток в оценке всех женщин? И никто не нравился? Или она так безнадежна?

Этот вопрос разрывал ей сердце. С одной стороны, ей хотелось доверять мнению Роберта (в конце концов, она же его выбрала), а с другой — ей нужно защититься от осознания собственной никчемности. И в результате сознание раздваивалось. Иногда она говорила себе, что Роберт ни одну из женщин не воспримет искренне, у него завышенные требования, которые неразумны, он, сам того не ведая, ищет какую-то богиню. Когда Симона убеждала себя в этом (иной раз это было легко), ей становилось легче, несколько часов она парила в небесах, чтобы вскоре рухнуть в пропасть при мысли о том, что она может взбодриться только ценой унижения его.

Это были качели. Если Роберт прав в своей оценке, ей надо жить с горьким ощущением своего ничтожества. Если он ошибается, тогда она лучше, чем сама думала, но это и признак того, что он хуже, глупее, чем она воображала. Симона хотела, чтобы Роберт был очень умным, чтобы она восхищалась им. Внутренние борения вели к катастрофе. Неважно, кто выиграет. Она проиграет в любом случае.

Неделю спустя Анита позвонила Симоне на работу. Был обеденный перерыв, и в демонстрационном зале в дальнем углу сидела только одна из манекенщиц, которая с религиозным пылом соблюдала йогуртовую диету.

— Давно собиралась тебе позвонить, — сказала Анита. — Как развивается великий роман с Робертом?

— Великолепно.

Совсем недавно это могло быть правдой, и Симона была бы счастлива рассказать Аните все в мельчайших деталях, но сейчас дело обстояло иначе, и ей не хотелось признаваться в своей неудаче. Не Аните. И пока никому другому. Рана еще не зажила.

— Ты же знаешь, что я была счастлива, когда повстречала Роберта. — Раньше Симона не знала, как трудно говорить веселым тоном, когда на душе кошки скребут. — И, кажется, он так же себя чувствует.

— Чудесно, — ответил неискренний голос Аниты.

— Если ты никому не проболтаешься, я скажу, что у меня есть основания думать, что он сделает мне предложение.

— Не может быть!