Читать интересную книгу Бар эскадрильи - Франсуа Нурисье

Не прошли они и пяти минут, как уже оказались над рестораном, над лугами, над извилистой линией пены и водоворотов потока. Они видели, как припустились бежать друг за другом две лошади, как играли собаки. До них доносились звуки песен. Они на минуту остановились. Снег растаял совсем недавно и тропинка раскисла. Ноги вязли в грязи. Повернуть назад? «Если начнем здесь спускаться, — сказала Клод, — то будем постоянно поскальзываться и падать»… И она была права. Поэтому они продолжили подъем, страхуя каждый свой шаг. Жос шел первым, очень медленно. Он не оборачивался к Клод, но на каждом повороте дороги останавливался на секунду и бросал на нее взгляд. Недавняя радость в подлеске с пятнами грязного снега и липкой землей уступила место подспудному ощущению несвободы, усиленному тенью и неожиданной прохладой. Опьянение прошло, и Жос мысленно спросил себя, что они делают здесь вместо того, чтобы спускаться к Понтрезине под игривое журчание речки. Он остановился. Клод в нескольких метрах от него последовала его примеру и прислонилась спиной к стволу. Она вытерла рукой лоб.

— Жареная картошка, капуста, вино, подъем — это чересчур!

— Устала?

Но вот уже год, как Клод перестала отвечать на этот вопрос. Она подала знак трогаться и пошла впереди. Вскоре она шагала даже еще медленнее, чем это сделал бы Жос. Она держала в руке свитер, рукав которого тащился по земле. Он не осмелился сказать ей об этом. Когда они добрались до приюта Фуоркла Сюрлей, оба были потные и запыхавшиеся. Клод молчала. Дверь домика была закрыта, ставни тоже. Жос показал на скамейку на солнышке: «Отдохнем минутку?»

— Не расслабляй меня… Быстро спуск!

Клод с трудом удалось улыбнуться. Жос чувствовал в себе тяжесть тринадцатимесячного молчания: он больше не знал, как с Клод говорить. Она все же села и посмотрела на горизонт, который возник теперь за лесом: перевал Юлиер, пик Наир, легкий туман, угадывающийся над озерами и над долиной Инна.

— Спасибо за этот день, Жос. Тебе было трудно украсть его у них, но это стоило того.

Потом без перехода: «Эта жратва — это слишком глупо… Ах, как мне всегда удается испортить что-то хорошее!» Она поднялась, словно с сожалением. Надела свитер.

Тропинка, прежде чем устремиться к Энгадину, задержалась немного наверху, змеясь среди густых зарослей. Черника? Дикие рододендроны? Жос спросил об этом у Клод, она не ответила. Он чувствовал на бедре при каждом шаге коробочку с лекарствами. Они спускались минут десять. Кое-где вода меж скал стекала настоящими каскадами. Почва была пористая. Жос начал уже совсем успокаиваться, как вдруг Клод резко обернулась. Она была белая:

— Ты знаешь, мне нехорошо. Это так глупо, вот уже двадцать лет, как я не чувствовала тошноты…

Жос непроизвольно вытащил маленькую серебряную коробочку и показал ее Клод, но та подняла руку: «Нет, нет! Что, я не знаю моих дел! Нет, я чувствую… я чувствую себя, как мальчишка после первой сигареты, представляешь? Если бы только меня могло вырвать…» Она выдавила из себя еще одну улыбку: «Как иногда говорят дети, когда их тошнит, «у меня сердце болит…» Прекрасное семантическое недоразумение, тебе не кажется?»

Она искала указательным пальцем пульс. На минуту он застыл. «Стучит, как настенные часы», — сказала она.

Жос видел, как она старается глубоко дышать. Ей не хватало воздуха. Вдруг она повернулась к нему с обезумевшим взглядом. Она сжимала вокруг шеи ворот свитера. Ее пальцы дрожали. Она потянулась рукой к своему плечу: «О, это уже не игра! Вот она, эта мерзость…»

Жос был парализован. Любой жест, любое слово — все могло напугать Клод еще больше, разрушить в ней ту силу, которая боролась. Потом он увидел, как ее глаза стали мутными, жидкими. В два шага он очутился над ней, схватил ее за плечи, но она была такая тяжелая и скользила вниз. Он прокричал ее имя. Он видел, как совсем рядом качнулась ее светлая голова с совершенно белым лицом, как переломилась шея. Он позвал ее. Нет, он не кричал, он звал ее тихим голосом — страшный крик раздавался только в его голове. Она опрокинулась на бок, как-то очень быстро соскользнула на землю, увлекая за собой Жоса, тоже упавшего на колени. Одна нога Клод задержалась в воздухе, зацепившись за скалу, вывернутая немыслимым образом. Жос хотел было придать ей нормальное положение, но, схватившись за нее, почувствовал, как она дергается, и выпустил ее. И именно в этот момент словно прорвало плотину — он закричал. Он кричал все время, пока продолжалось это конвульсивное дрожание. Он не осмеливался больше дотронуться до Клод, глаза которой стали голубыми и мутными. Слепая собака. Промелькнул образ того человека, прошлой зимой, в Булонском лесу, который бежал воскресным утром по берегу озера. Он как бы споткнулся и упал головой вперед. Его ноги долго дергались в безумных спазмах, белые, худые, мертвые, уже давно мертвые. Мертвые. Вот так это слово проникло в Жоса. И оно повлекло за собой другие слова: «Страх прошел, навсегда. Она не страдала…» Обморок, недомогание, которое можно вылечить? А внутренний голос Жоса кричал: «Нет, пусть все будет кончено, чтобы она больше не страдала!..» Он вытащил коробочку, а из коробочки таблетку тринитрина. Как это делается? Он пробежал несколько шагов, до того ничтожно малого количества воды, которое блестело между камнями, зачерпнул в пригоршню.

Попытался открыть рот Клод, протиснуть туда таблетку, влить из ладони хоть несколько капель воды. Но лишь намочил лицо, а таблетка упала в траву. Сухой рукой он вытер лицо, потом своим платком, потом обеими руками, и в этом движении он ощутил себя, он почувствовал, что его пальцы сейчас посмеют сделать один жест, жест, вычитанный из книг, абстрактный, немыслимый, — они закроют глаза Клод, и он ощутил под своими пальцами теплые глаза, живые мягкие зрачки, которые при этом оставались закрытыми, и лицо ее приобрело скорбное выражение, как если бы Клод, заснув, испытала во сне сильнейшее разочарование. Жос наклонился и прижался лбом ко лбу Клод. Рюкзак, остававшийся у него на спине, подался вперед и давил на затылок. Это была некая сила, некая крышка, которая придавливала его лицо к лицу Клод. Очень долго. К мокрому лицу Клод. Потому что Жос плакал. Он распадался на части, стекал вниз, его рот разошелся в разные стороны в отвратительной гримасе слез. И непрестанно его били молоточками мерзкие слова облегчения: «О, все кончено! Все кончено!..» Потом у него мелькнуло в голове: «Если бы я не был рядом с ней, я никогда бы не узнал, никогда не принял… Я бы всегда думал, что мне врут. Всегда…» Простота смерти его завораживала, убаюкивала. Вдруг он вспомнил совсем короткий хрип, даже не хрип, а всхлип, который издала Клод перед тем, как сползти к подножью скалы, и его пронзила боль. Он встал, сбросил рюкзак на землю, растерянно посмотрел вокруг себя, пробежал несколько шагов туда, откуда они пришли. Где искать помощь? Перед ним встали образы людей за столом, бутылка, которую им протянули. Он стал спускаться, петляя между камнями. Гостиница «Сонна». Найдет ли он ее? «Выпьем там чаю…» Меньше одного часа. Или Зильс? Клод хотела добраться именно до гостиницы «Сонна». Он сделал несколько шагов в сторону. Хватит ли у него сил, чтобы вернуться одному к Клод? Хватило. Он встал на колени. Обратил внимание на воду, которая струилась по всему склону горы, просачиваясь сквозь пучки травы, сквозь комья земли, сквозь камни. Спина Клод уже намокла. Глубокая дрожь, как при очень высокой температуре, сотрясла Жоса. Он приподнял Клод за плечи и тихонько, медленно, оттащил ее на десять метров до невысокого бугорка, вокруг которого струи воды расходились. Он ощупал землю обеими руками, прежде чем положить на нее тело, снова опустившись на колени. Он только что впервые подумал «тело», а не Клод, и дрожь, рыдание, икота отчаянья и отвращения поднялись откуда-то из живота. Он ловил воздух. «Как Клод», — подумалось ему. Наконец он выпрямился, с влажным лбом и трясущимися ногами. «Вот что она почувствовала. И ничего больше…»

А теперь нужно было уходить, немедленно. У него дрожали ноги как после нескольких часов крутого спуска. Пошатываясь, он сделал несколько шагов. Крики галок высоко в скалах, нависших над альпийскими лугами, заставили его остановиться. Он смотрел, как планируют птицы. Какой-то другой крик — он вздрогнул. Животные! Какие? Всякие! Горы в июне кишат жизнью. Лисы, куницы, галки, грифы, все невинные, все стервятники, все хищники кружили уже в подлеске и в небе. Жос вспомнил, что ему говорили о воронах и грифах: о том, что все они любят выклевывать у трупов глаза. Он подумал также: я должен выдержать. Теперь уже все его тело тряслось, содрогалось, а не только ноги. Он вернулся к рюкзаку, брошенному на землю, и отвязал от него шотландский плед. Он накрыл им тело Клод, по диагонали, стараясь, чтобы один угол с запасом укрыл голову и лег позади нее, и на этот угол он положил большой камень. То же самое он сделал и в ногах. После чего немного подоткнул сбоку два края пледа, как подворачивают края одеяла на постели, но оставив достаточно места еще для пары десятков камней, которые он приносил один за другим, выбирая наиболее крупные, гладкие и не испачканные землей. Все это, поскольку он работал медленно, потребовало у него довольно много времени. Ему стало так жарко, как если бы он передвигал куски скалы. Как только лицо Клод оказалось закрытым, Жоса перестало трясти. Он выпрямился. Галки — умолкали они хотя бы на одно мгновение или нет? — продолжали кричать, но только гораздо ближе, как показалось Жосу. Тогда он отыскал три больших плоских камня, принес их и, прислонив два друг к другу, положил на них сверху третий таким образом, чтобы лицо Клод под пледом было покрыто еще такой своего рода трехсторонней пирамидой. Кровь стучала у него в ушах, пот тек ему в глаза, мешая смотреть. «Так будет хорошо», — громко сказал он и ушел. Он шагал очень широко, ощущая холод рубашки, прилипшей к плечам и к спине.