Читать интересную книгу Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

— Не сметь! Всем от повозки! На пять шагов! — вопил Франсиско, — Считаю до трех! Раз! Два!..

Толпа в страхе отпрянула. Многие спешно пробирались назад. Лишь Карлик присел, изогнулся, как кошка перед прыжком, выбирая удобный момент. Бесстрашием и отвагой горели его глаза.

— Не подходить! Стреляю без предупреждения! — крутил револьвером в воздухе Франсиско.

— Куда вы? — взывал к толпе Карлик, — Сейчас мы его завалим!

— Стоять! — снова предупреждал Франсиско.

На шум прибежал, запыхавшись, полковник со своей командой. Увидев Пауля с Карликом, полковник закипел:

— Опять вы, мерзавцы! Но уж теперь у меня… Кто стрелял?

— Этот! Этот! — указывали из толпы на Франсиско.

— Сюда, — властно протянул руку за револьвером полковник.

— У меня документ на право ношения.

— Разберемся, — сказал полковник, выкручивая оружие из пальцев, — Палить на центральной площади при тысячном скоплении народа? Да в своем ли ты петушином уме?

— У меня холостые патроны, — оправдывался Франсиско, — Это револьвер из театрального реквизита.

Но в толпе не желали слушать оправданий. Осмелев, принялись негодовать вовсю. Тут уж припомнили Франсиско и то, что сольный концерт Мануэля отменил, и что петух вообще сомнительный…

— Мало того, что это не Мануэль! — выкрикивал Пауль, — Так это еще и не Франсиско.

— Позвольте, я же смотрел все его документы, — выступил в защиту справедливости полковник, — Копия университетского диплома, заверенная двумя нотариусами, паспорт на петуха, на Франсиско.

— Петух поддельный. Копия диплома тем более. И хозяин не тот. Это его двоюродный брат Хуан. У них все братья Франсиски, а петухи Мануэли! Семья — петушиный клан. Разъехались по всему миру с десятком Мануэлей, которые ни черта не умеют. Надувательством занимаются! Лже-Франсиски!

— Я протестую! — выкрикнул Франсиско и по привычке потянулся к пустой уже кобуре, — Мануэлю с минуты на минуту возвещать, а вокруг такая нервная обстановка.

— А чего же он сольного концерта не дал, как было обещано? — выкрикнули из толпы.

— Мы всего два часа как прилетели из Южной Америки, и Мануэль не успел войти в новый часовой пояс.

— Вранье! Вместо сольного концерта устроил прилюдную расправу с недомерком!

— Да что же это! — вращал жаркими карими глазами Франсиско, — Бедный Мануэль! У него даже гребень упал! О! Примета — хуже нет!

Франсиско встал на колени и принялся молиться. Все смотрели на поблекшего Мануэля, который нахохлился в углу клетки, словно больной. Гребень его вяло упал набок. Неожиданно наступила тишина. Только стенания Франсиско слышались в центре площади.

Вдруг к полковнику спешно подошел запыхавшийся лейтенант и сказал дрожащим голосом:

— Господин полковник, часы на ратуше остановились!

— Кто организовал? Вы… Вы с ума сошли, лейтенант! — крикнул полковник, даже не взглянув на башню, показывая всем своим видом, что такое невозможно.

— Лучше бы сошел, — опустив глаза, ответил лейтенант, — Но свихнулись… часы. Уже пять минут показывают без четверти четыре.

— Боже, я же просил! — Франсиско вскочил на ноги и ударил кулаком по повозке. Ударил так сильно, что белые лошадки вздрогнули и чуть не понесли, — Мануэль поганое чует. Быть беде! Быть беде в этом городе!

Тысячи глаз уставились на стрелки часов. И вскоре убедились все — главные часы города стояли…

Время — понятие условное

Александр Ткаллер, глядя на оживленное застолье в кабинете, не мог сразу сообразить, уместно ли оно теперь и в таком составе, да и возможно ли вообще пировать с нежитью? Еще его смущал майор Ризенкампф, который все еще похрапывал на диване. Этот мирный звук успокаивал директора — по крайней мере, майор жив. Спать Ткаллеру совершенно не хотелось. Выпить же чего-нибудь крепкого он был не прочь. Но более всего он жаждал наступления утра — пусть все разрешится само собой.

Теперь же Ткаллер, слегка поколебавшись, придвинул стул, налил себе больше, чем обычно, и собрался выпить все залпом. Но Клара придержала его руку своей мягкой ладонью.

— Алекс, неужели ты ничего не хочешь сказать?

— Тебе? — с недоумением посмотрел Ткаллер на жену.

— Нам всем.

Ткаллер обвел всех взглядом, затем сжал губы и поднял подбородок — так он делал в минуты душевного волнения, мечтательности или когда слушал любимую музыку. Поднял бокал и посмотрел сквозь него — кабинет колебался вместе с вином в густом темно-красном свете.

— Еще час-полтора тому назад, — начал Ткаллер, — мы все пребывали в полном недоумении. Фантастическая, пугающая ситуация! Она и теперь остается невероятной… Но мы теперь сидим за столом в одной общей компании. Это уже шаг вперед. Я хочу выпить за радость общения! За взаимопонимание!

Матвей стал обходить всех и чокаться. Видно было, что тост ему понравился.

— Зачем нужно сдвигать бокалы? — поинтересовался Траурный марш, — У нас на поминках этого не делают.

— По русскому обычаю. В знак расположения друг к другу, — пояснил Матвей. По кабинету поплыл хрустальный звон. Клара принялась предлагать Маршам закуски.

— Вот, пожалуйста, шпик, кусочек копченого филе. Надеюсь, вы не вегетарианцы? А это мидии в собственном соку.

— Что-что? — переспросил Матвей.

— Мидии.

— Ах да, — кивнул Матвей, но есть не стал. Взял оливку, пожевал немного — опять не то.

— Что-то не взяло. Надо бы ответный тост гостей.

— Позвольте мне! — вызвался сын Мендельсона. Вставив монокль, стряхнув хлебные крошки с чуть примятого жабо, Свадебный энергически продолжил:

— Возлюбленные сограждане! Теперь мы с бесконечно мною любимым Си бемоль минорным маршем знаем, что звучим мы чаще других произведений. То есть в лености нас не упрекнуть. Человек нас создал, и человеку мы служим. Мы спутники земной жизни и гордимся этим.

— Изумительные ораторские способности, — с легкой иронией заметил Траурный, — Цицерон Бартольди! В подпитии.

— Благодарю, — ничуть не обиделся Свадебный, — Продолжим. Почему мы, простите, велики? Потому что в нас вдохнули великие чувства наши великие создатели! Они способны не только почувствовать, но и передать эти чувства так, что и обыкновенные, не отягощенные талантом люди воспримут музыку как свое, сокровенное. Так выпьем же в память о наших создателях: Фридрихе Франтишеке Шопене и Феликсе Мендельсоне — вот именно, Бартольди!

— За полтора столетия, — поднял бокал Траурный марш, — первый раз имею возможность выпить за своего создателя.

— А где ваши создатели теперь? — спросила Клара.

— Как где? — удивились Марши, — Здесь, с вами. В виде вот, например, нас.

— А там, — Клара указала вверх, — Вы там с ними не встречались?

Марши переглянулись, как бы не понимая вопроса. Затем Траурный ответил:

— Вы, очевидно, не знаете. Мы — существа в основном наземные. Туда, в бездонную высь, мы не допущены.

— Как же? Ведь браки совершаются на небесах? Что уж говорить о… м-м… вознесении душ?

— Мы всего лишь музыкальное сопровождение, фон того и другого.

Помолчали.

— А вот вы, Свадебный марш, — не унималась Клара, — вы играли своему создателю в день бракосочетания?

— Увы, — развел руками Свадебный, — Я лишен был этого счастья, так как появился шестью годами позже. Для торжественного бракосочетания Феликса Мендельсона с мадемуазель Сесиль его друг композитор Фердинанд Хиллер специально написал хорал. Он был исполнен, когда молодые впервые переступили порог их общего дома.

— Вот как. А вы, простите, — повернулась Клара к Траурному маршу, — вы принимали участие в похоронах Шопена?

— Пришлось. Свадебный марш, не будучи женатым, написать еще возможно, а похоронный после смерти — согласитесь, нет. Шопен… Шопен питал по отношению ко мне совершенно особые чувства. Поначалу я был самостоятельной пьесой, и он не спешил меня публиковать — дорожил мной безмерно. Исполнял редко, по просьбе друзей, каждый раз сильно волновался и сразу немедленно уходил, уже не в силах в этот вечер ничего играть и даже вести беседы.

Траурный марш тоже разволновался. Он вновь нервно протер свой поразительный череп платком. Но Ткаллер продолжал расспросы:

— А как же… Вопрос вопросов… Мы, люди, теряемся в догадках…

— Понимаю. Вас тревожит, что же такое смерть?

— Молчи! Не надо! — крикнул вдруг Свадебный, — Вы же не задаете мне вопросов, есть ли счастье, радость в жизни?

— Извольте, счастливчик, не мешать разговору, — отстранила Свадебный Клара.

— Вас интересуют Небеса? — поднял голову Траурный, — Впервые я почувствовал, что такое смерть, в день, когда умер Шопен. Умирал создатель мой тяжело и долго. Безнадежная слабость, кислородное голодание, постоянные приступы удушья… Сердце. А тут еще посетители — художники в альбомах рисуют лицо умирающего гения, просят кровать к окну подвинуть — так лучше лицо освещено. Дамы чуть ли не долгом своим почитают упасть в обморок. Я тогда был юн — двенадцать лет! Чувствовал себя совершенно осиротевшим. Шопен лежал бледный и внешне спокойный, но мучился, иногда стонал. Про себя просил смерть прийти к нему и про себя мычал собственный Траурный марш. Кстати, у Шопена есть еще один Траурный марш — до минорный, который он написал в девятнадцать лет. Но вспоминал он в агонии меня, поэтому я витал над ним и по всем комнатам дома его смерти. Случилось все в ночь со вторника на среду. У постели больного были сестра, племянница и еще кто-то. Был уже второй час ночи. Тускло горели свечи. Вдруг по стенам и потолку пробежало какое-то рассветное голубоватое сияние, и в комнате появилась необыкновенной красоты дама в белом свободном одеянии. Ее появление сопровождал нежный музыкальный фон. Странно, кроме меня и Шопена, никто не заметил ни музыки, ни дамы, которая напоминала сошедшую с небес Музу. Она присела на край кровати, Шопен потянулся к ней худой бессильной рукой, прошептал: «Мать, моя бедная мать» — и вдруг как бы оттолкнул даму, закрыл глаза и слегка отвернулся. Дама встала, сложила на груди руки и принялась беззвучно плакать. Слезы ее сперва были прозрачны, но чем их было больше, тем они становились мутнее и мутнее. Когда она подняла глаза, я вздрогнул: глаза ее были сплошь белые от мути. Сама Смерть стояла перед нами. В ту же минуту Шопен умер.