Читать интересную книгу Завоевание Константинополя - Жоффруа Виллардуэн

Довольно часты в хронике и ветхозаветные реминисценции — там, где рассказывается о страхе «пилигримов» перед многочисленными врагами, о благодарениях, которые они возносили небесам после какой-либо победы, там, где дается описание битв и т. д. Многие речевые обороты Жоффруа де Виллардуэна выдержаны в подобных случаях в «библейском ключе»[81], прямо или косвенно почерпнуты в Псалтыри, в книгах Пророков и т. д.

Высказывалось предположение, что Жоффруа де Виллардуэн был знаком с их французскими переводами, появившимися в конце XII — начале XIII в. (в одной из булл Иннокентия III от 1199 г. упоминается о том, что миряне имеют у себя отдельные части Писания — Евангелия, послания апостола Павла, Псалтырь, книгу Иова «и многие другие книги», переведенные «на галльский язык» — «in gallico sermone»)[82].

В рассказе Жоффруа де Виллардуэна слышатся также фразеологические и смысловые отголоски мотивов церковной проповеди крестового похода. Он представляется хронистом не только правым делом, но и «освободительной войной» — в полном соответствии с канонами папской пропаганды, проводившейся в посланиях Иннокентия III, в устных выступлениях проповедников вроде Фулька из Нейи. В своей произносимой от имени всех послов речи к венецианцам Жоффруа де Виллардуэн, обращаясь с просьбой о предоставлении флота, заклинает их «проникнуться жалостью к Иерусалиму, находящемуся в порабощении у турок» (§ 27). Отвечая ему, дож Венеции также подчеркивает, что ныне предпринимается столь «великое дело, как освобождение нашего Господа» (§ 29). Цель крестового похода, по Виллардуэну, «отомстить за поношения, причиненные Иисусу Христу» (§ 27), оказать «помощь Святой земле». Именно с такими увещеваниями французские сеньоры обращаются (после внезапной кончины графа Тибо III Шампанского) к герцогу Эду Бургундскому (§ 38); те же выражения вкладывает автор хроники и в уста баронам, увещевающим остальных сеньоров, собравшихся на о. Лидо, раскошелиться из последнего для расчета с венецианцами, — иначе не удастся оказать «подмогу Заморской земле» (§ 59), и в уста вестника Алексея III, пытающегося уговорить латинян покинуть пределы его царства (как христианин, «он хорошо знает, что вы отправились в поход, чтобы помочь святой Заморской земле» — § 143). Направляя послов к Филиппу Швабскому, бароны изъявляют намерение «отвоевать Заморскую землю» (§ 72). Та же формула в разных вариантах повторяется и в других местах хроники (§ 96, 97). В целом крестовый поход, в глазах его автора, призван вознести христианство и унизить землю турок (§ 57)[83].

Вероятно, Жоффруа де Виллардуэн, судя по всему этому, гораздо точнее, чем Робер де Клари, знал содержание папских посланий, возвещавших войну против «неверных» (1198 г.), и слышал немало крестоносных проповедей — как Фулька из Нейи, так и высших служителей церкви из числа примкнувших к крестоносному рыцарству. Хронист едва ли не текстуально воспроизводит кое-где речи священнослужителей — аббата Лоосского, склонявшего крестоносцев в Задаре заключить договор с царевичем Алексеем о походе на Константинополь, ибо «это такое дело, посредством которого лучше всего можно отвоевать Заморскую землю» (§ 97), и остальных, в частности тех, кто в апреле 1204 г. обосновывал «справедливость» и «законность» войны крестоносцев против христиан-греков (§ 225).

Все это, конечно, так, но из сказанного вовсе не следует, что Жоффруа де Виллардуэн, разделявший со своими современниками провиденциалистские взгляды на историю, писал свой исторический труд с теологических позиций. Подобно запискам Робера де Клари, его хроника, несмотря на присущие ей кое-где отдельные черты «ученой церковности» в преподнесении материала, в основе своей имеет мирской, светский характер — именно этим, собственно, произведение «маршала Романии и Шампани» выделяется наряду с повествованием пикардийского рыцаря из множества созданных на Западе в начале XIII в. исторических сочинений о Четвертом крестовом походе. Действительно, на страницах хроники всегда действуют живые люди, совершающие те или иные поступки и испытывающие разнообразные чувства, причем собственные побуждения этих людей, а не какая-то трансцендентная сила на практике выступают реальной основой и причиной всевозможных событий: герои мемуаров Жоффруа де Виллардуэна (в отличие от персонажей записок Робера де Клари таковыми являются главным образом знатные особы — «о меньшом народе» маршал Романии и Шампани упоминает лишь иногда — хотя и у него встречаются имена простых рыцарей, отличившихся особой смелостью или верностью сеньору, — § 160, 168, 359) выказывают воинскую доблесть на поле брани (§ 156, 167, 169, 358 и др.) и занимаются мародерством (§ 137); принимают решения и следуют им или, напротив, не исполняют их (§ 358); ведут дипломатические переговоры (§ 14—31), заключают и расторгают союзы (§ 143—144, 333 и др.), составляют грамоты (§ 42); ведут торг (§ 56), одалживают деньги (§ 61), расплачиваются с долгами, пуская в ход золотую и серебряную утварь (§ 68); радуются победам и добыче (§ 329, 339) и печалятся о павших в бою (§ 332) или скончавшихся от болезни (§ 200, 334); составляют завещания (§ 36) и получают дань от побежденных; чествуют «пилигримов», сумевших избежать поджидавшей их опасности (§ 326); проявляют ум, хитрость (§ 331), коварство (греки! — § 332); клянутся в верности или постыдно предают соратников (§ 345, 346); волнуются по поводу тревожных вестей (§ 336); переживают страхи (§ 49, 339) и т. д. и т. п. Они могут быть предусмотрительными (§ 340) или пожинают плоды собственной недальновидности (§ 348) и безрассудства (§ 355, 356); отдают боевые приказы и распоряжения (§ 343), ободряют своих, чинят жестокости (болгарский король Иоаннис повелел отрубить головы 30 пленным рыцарям — § 345), пребывают «в огорчении и расстройстве» (§ 347). Словом, живая жизнь проходит в мемуарах Жоффруа де Виллардуэна во всем ее многообразии, и она-то всегда находится на переднем плане в повествовании, а вовсе не ее имплицитные потусторонние «ингредиенты». Правда, хронист в отличие от Робера де Клари скуповат на житейские детали, ему чужд тот непосредственный интерес ко всему «необыкновенному» и «чудесному», что довелось крестоносцам увидеть в далеких от родины землях; его повествование вообще довольно суховато, оно совершенно не расцвечено авторской фантазией и развертывается в своей повседневной обыденности по строго событийной, хронологически более или менее последовательно выдержанной канве, лишенной каких бы то ни было «фиоритур» воображения и даже простой наблюдательности. В этом смысле мемуары Жоффруа де Виллардуэна историчнее, чем записки порой щедрого на выдумки и бытовые подробности Робера де Клари. И все-таки, как и хроника пикардийца, мемуары маршала Шампанского в главном и решающем тоже проникнуты земным, посюсторонним восприятием описываемого. Это отнюдь не «деяния Бога через франков», хотя там и сям Всевышний «незримо» направляет в повествовании ход событий, а прежде всего история самих этих событий в их реальном обличье, история деяний самих участников крестового похода в их внутренней взаимосвязи, какой она рисуется хронисту, история фактов в их действительном сцеплении, обусловленном причинами в сущности вполне земного происхождения и земного же характера.

Иными словами, историческому мышлению Жоффруа де Виллардуэна свойственна типично средневековая расщепленность, или дихотомичность: хронист ясно видит и весьма реалистично излагает события, которых был участником и очевидцем, причем рассказывает о них как историк вполне «от мира сего», прочно стоящий на почве земного их видения, хотя и памятующий в то же время, что за видимым и осязаемым хаосом исторических свершений, больших и малых, полном случайностей и неожиданностей, кроется десница Божья. Превалирующим компонентом данной дихотомии исторического мышления хрониста, компонентом, который, собственно, и придает его повествованию уникальную ценность выдающегося памятника истории крестовых походов, является, однако, светский: описания и объяснения событий из них самих, из имманентно присущей им логики (или алогичности!), прежде всего поступками и свойствами людей — их храбростью, мужеством или же трусостью и малодушием, верностью долгу или предательством, мудростью, предусмотрительностью или же недальновидностью, склонностью впадать в панику при малейшей опасности или сохранять выдержку в затруднительных обстоятельствах, кичливостью и гордыней или же благоразумием и сдержанностью. Именно такой подход к фактам, на деле преподносимым без всяких «посторонних прибавлений», доминирует в повествовании хрониста.

РЫЦАРСКИЙ «КОДЕКС» И ЕГО ОТРАЖЕНИЕ В ХРОНИКЕ. ИДЕЯ ЕДИНЕНИЯ «ПИЛИГРИМОВ» И ЕЕ ПАНЕГИРИЧЕСКИ-ИНСТРУМЕНТАЛИСТСКАЯ СУЩНОСТЬ

Помимо охарактеризованных, в его мемуарах рельефно отразились и многие другие существенные черты исторического мышления феодальной среды, к которой он принадлежал душой и телом, отразились, в частности, важнейшие принципы восприятия и оценки ее представителями личностных качеств участников событий, их «героев» и «антигероев» со свойственными им достоинствами и слабостями, добродетелями и пороками. Все они в своей совокупности образуют немаловажный фактор в развертывании сложной событийной ткани крестового похода и играют значительную роль в объяснении хронистом его причудливых судеб.